Пять вечеров молодежный театр фонтанке, Драматические постановки Пять вечеров в молодёжном театре на Фонтанке, Санкт-Петербург
Это чтобы сайт работал лучше. Пресса о петербургских спектаклях. Купить билет. В общем, никакой голубиной нежности Улановой…. У Володина в пьесе есть одна ремарка, которую непонятно как театрально осуществлять.
V Международный фестиваль на Волге «Театральный круг» Тольятти И хотя эта драматическая история произошла в пятидесятые годы прошлого века, она актуальна и сегодня, потому что возвращает нас к истинным ценностям человеческой жизни. Любовь не выбирает, в каком времени ей лучше всего осуществиться.
И никто не знает, в какую эпоху легче быть верным и добрым. Наверное, это трудно всегда. Герои той эпохи пронзительно целомудренны и чисты, во многом наивны. Их человеческая цельность, их робкая вера в счастье не кажутся анахронизмом, а наоборот, воспринимаются как нечто недостойно утраченное. Двое немолодых уже людей, проживших вместе со страной непростую жизнь, так жаждут любви и нежности, так устали и так замёрзли в своём одиночестве, что, кажется, ничто не может помешать им быть вместе.
Но, увы, всё оказывается сложнее, и пять вечеров не могут вместить всю накопившуюся боль, все ошибки, войну, расставания. Эта история, которая развивается над временем и пространством, остаётся понятной и близкой любому возрасту. Знаменитая «володинская интонация», столь необходимая нынешнему, достаточно жёсткому и прагматичному времени, способна отогреть нас, сделать жизнь вокруг чуточку добрее. Важная информация!
Правила посещения театра в соответствии с Постановлениями правительства Санкт-Петербурга. Мы в соцсетях. Александр Володин Драма Премьера — 12 марта Спектакль идёт с одним антрактом Продолжительность — 2 часа 30 минут. Режиссёр-постановщик Ирина Зубжицкая.
Сценография и костюмы Николай Слободяник. Художник по свету Заслуженный работник культуры России Евгений Ганзбург. Художник по свету Виталий Чернуха. Мы еще можем встретить их на улицах.
Они кормят кошек и голубей, ходят в аптеку, слушают радио. Но хронос неумолим: между артистами Молодежного и володинскими героями сменилось несколько поколений. Если учесть, что сменились название города и государства, общественная формация и государственные границы, — придешь к немудреному выводу, что пьеса для них уже исторический материал. Ушедшая натура. В которой не только граненые рюмки, молочные бутылки, абажуры с бахромой и прочий скарб надо по сусекам исчезнувшего времени скрести — но и восстанавливать при помощи игры и фантазии особый душевный состав советского человека, окликать этого homo sovetiсus из темноты минувшего века.
Кажется, еще совсем недавно Александра Моисеевича Володина можно было встретить на набережной Фонтанки. Но он ушел, и за его пьесами будто захлопнулась невидимая дверь или опустился занавес. Не театральный — другой. Который уже никакому машинисту сцены не поднять. Актеры Молодежного театра играют пьесу Володина почти так же, с той же почти исторической дистанцией и художественным воображением, как играли бы сегодня Чехова и Островского.
Как и полвека назад, здесь честно пытаются спеть «Миленький ты мой…». Но пение то и дело срывается, не идет у них старая песня — это в самом-то «поющем» петербургском театре! Щукина Тамара , Л. Осокин Ильин. Фото В. Ильин тянет «Милая моя…» в одиночку, теряется, запинается, глядя в мутное толстое стекло. Художник Николай Слободяник установил в центре сцены два таких стекла, похожие то ли на аквариумы, то ли на огромные линзы от старых послевоенных телевизоров.
Но если в те кавээновские линзы послевоенные жители коммуналок смотрели кино про «другую жизнь», то в спектакле Ирины Зубжицкой — Семена Спивака в этих расплывчатых линзах, как в кривых зеркалах, отражается их собственная жизнь.
Мы видим их лица сквозь толщу стекла, как сквозь реку времени, — огромные, уродливо увеличенные, чуть искривленнные, словно расплывшиеся в театральном «кадре». В БДТ «Миленький ты мой» была точкой душевного единения, паролем, в ней люди как бы отогревались, узнавали, возвращались друг к другу.
Герой Леонида Осокина поет ее сбивчиво, нервно, не может ни слов вспомнить, ни верный тон найти. И партнерша ему не приходит на выручку, не пытается подпеть: «Ничего не помню. Столько времени прошло. Кто упомнит?.. Зато по радиодинамику то и дело врубают «Ромашки спрятались, поникли лютики…», шлягер времен развитого социализма… Звучит оглушительно вульгарно, будто это какой-нибудь нынешний трансвестит «отрывается», изображая «старые песни о главном».
Конечно, после войны этой песни не было, но в Молодежном ведь никто не реконструирует детально именно ту эпоху, никто не обещает послевоенного отечественного неореализма. Наверное, это была бы ужасно увлекательная художественная задача. Но у них задача другая, и они наводят другой «фокус». Сквозь линзы театрального «кавээна» пытаются разглядеть историческую и человеческую, абсолютно уникальную общность: советских людей. Их частную жизнь, ее непростой смысл, скрывающийся под пыльным слоем простого коммунального быта.
Поэтому в театральной радиорубке перемешаны все мелодии, которые советский человек мог слышать в 50, 60, е годы… Мелодии, будто кольца времени, наслаиваются друг на друга. Интонационный словарь эпохи с советскими, испанскими, английскими шлягерами… Как говорит пьяная девочка Катя смешно и чудесно сыгранная Ольгой Медынич : «Меня взболтали, не поймешь, где желток, где белок, я теперь гоголь-моголь».
Вот и в спектакле режиссеры «взболтали» разные десятилетия советской жизни, их волнует не историческая, но поэтическая достоверность исчезнувшего времени.
Один из его волнующих знаков-образов: в темной комнате стоит женщина и беззвучно плачет. По радио звучит гимн Советского Союза, бьют кремлевские куранты — она стоит и плачет. Огромная страна и маленькая женщина, едущая каждый день с работы домой на трамвае. Который, как она скажет, «лучше бы никуда не приезжал…».
Время этого спектакля — вторая половина ХХ века, после войны и до развала империи. Из этой глины в Молодежном театре решили «вылепить» советского человека… Каким он представляется новому племени из начала нового века.
Этот век наречет его «совком», но это его, века, проблемы. Володинские персонажи — советские люди. И не знавшие даже, что они живут в империи. Думавшие, что живут в Советском Союзе.
Простодушно писавшие слово Родина с большой буквы. Ходившие на первомайские демонстрации и поздравлявшие друг друга с 7 ноября и международным, как им казалось, женским днем 8 марта, покупавшие чекушки, крошившие салат оливье, сидевшие в коммуналках у телевизоров, растившие детей, выполнявшие, зачем-то досрочно, пятилетки.
Верившие, что лучшие люди на земле — Ленин, Джордано Бруно, Пушкин, и читавшие про них книги из серии «Жизнь замечательных людей», ЖЗЛ… Сами они были ничем не примечательны, трогательно гордые и неприхотливые, терпеливые и простодушные, грубоватые и застенчивые, верившие, что когда-нибудь «будет людям счастье, счастье на века…». Вот этот драгоценный исчезнувший слиток «добывают» в спектакле, просеивая песок времени…. С первых сцен спектакль Молодежного будто намеренно режет слух, царапает глаз: кажется, не подобрали верный володинский тон.
Начинают слишком резко. Слишком громко. Почти вульгарно, почти на грани фола, будто намеренно пытаясь раздражить любителей Володина и володинского тона в театре. То, что Володин писал тихой акварелью, — они «мажут» сочными красками, там, где он целомудренно намекал, намечал деликатным пунктиром, прятал в ремарках, неловких паузах, прикрывал юмором, — они прочерчивают более определенные резкие линии.
Ильин выходит на сцену почти в неглиже, эдаким советским мачо, впрочем, тут же смущенно убегает за кулисы и возвращается уже в брюках. Володинский герой предупреждал: «Так учтите, друзья, ради вашего удовольствия прикидываться лучше, чем я есть на самом деле, я не собираюсь». Всю первую половину спектакля герои прикидываются не лучше, а значительно хуже, чем они есть на самом деле….
Ильин, который «все от жизни взял, ничего не осталось», степной волк послевоенного русского бездорожья, прошитый всеми ветрами и морозами, явился на вечерний свет к женщине, которую когда-то любил. Вот и наигрывает, явно перебирая, любимца жизни, уверенного в себе человека.
Ему хочется быть сильным — он и жмет на все педали, следит за своим лицом «скошенное — виноват, мрачное — не уследил, я бы другое взял напрокат, я б не снимая его носил…». Герой будто берет напрокат — на первую часть спектакля уверенное мужское лицо победителя жизни. Только во второй части у него прорисовывается собственное. Нежное, растерянное, несчастливое…. Героиня Регина Щукина тоже поначалу, скажем прямо, далека от идеала володинской женщины, как мы ее себе представляем.
Синий-пресиний чулок как кричит ее племянник Слава: «У нее же никого кроме вас никогда не было! Печатает солдатский шаг. Похожа на высохшую ветку мимозы, которую Ильин для нее неуклюже поставит в трехлитровую банку.
По радио в разделе культурных новостей диктор расскажет о несравненном мастерстве Галины Улановой, танцующей Жизель… Радио у Тамары Васильевны включено чуть ли не круглые сутки.
Подумаешь: вот и к ней, мастеру производственного участка, живущей в подземном советском царстве, заглянул бывший знакомец, пусть не граф Альберт, но все же… А она ему зло отвечает: «Поздно! Жизнь прошла! В общем, никакой голубиной нежности Улановой….
Весь спектакль герои пытаются усесться вокруг стола, примоститься друг к другу. Но движение это то и дело неловко обрывается…. Музыка из радиорубки оглушает этих людей, заглушает их голоса… Музыкальный фон, дикая окрошка из мелодий, наслаиваясь на признания героев, что все у них хорошо, все сбылось, что в юности намечалось, и везде их уважают «словом, живу полной жизнью, не жалуюсь» , создает впечатление какой-то непреодолимой зашлакованности человека.
