Кэти о шиз проспект мира

И вновь целые часы были потрачены на уговоры каждой личности в отдельности. Их обитатели нередко появляются в Городе-между-мирами, и, как правило, не нарушают Пакт о нейтралитете. Против интерпретации и другие эссе. Тема философии — все, что вы переживаете, и то, как вы это переживаете. Старался, вникал, читал очень вдумчиво, записывая мысли.

Нет никакого смысла дискутировать о том, какие действия следует предпринять в связи с неизбежным появлением Чуинг—Зет на рынке. Ведь, в сущности, я ни с кем не разговариваю; просто сижу тут и болтаю сам с собой. То есть трудно понять, наступила ли реальность уже, или нет, ведь иллюзорных пластов может быть сколько угодно, и они могут растянуться на сотни лет. Но и это не самое страшное Бурная катавасия начинается еще с середины 10й главы, но последняя 13я глава — это настоящее вскрытие, финал, финиш — как хотите.

В общем, всё просто: Весь мир — это мир галлюцинации Палмера Элдрича. И мир этот ужасно-чудесен. Он превосходно демонстрирует, каково быть объектами в мире чужого солипсизма. Кто слышал про солипсизм, читал Пелевина и всё такое, тот хорошо представляет, о чем речь. Это когда твоё сознание — единственно реально, а всё вокруг — плод его воображения. Звучит это весьма лестно и эгоистично-приятно. Но Филип Дик ставит замечательный вопрос, повторю его: Каково быть объектами в мире чужого солипсизма?

Вот тут-то в конце книги и ответ. Неплохо так себе, пока ты этого не осознаешь. А когда начинаешь осознавать, появляются стигматы — эти 3 признака Палмера Элдрича: стальная рука, металлическая челюсть и электронные глаза. Увидеть лик Палмера Элдрича в окружающих тебя людях суждено далеко не каждому.

Лишь тому, кто сталкивался с подобной идеей, о существовании такой картины мира. И наркотик «чуинг-зет» — это яблоко с древа познания, о чем говорит Энн в последней главе.

То есть представить своё нахождение действительно в мире Палмера Элдрича можно только испробовав этот плод. Переходим к следующему. Шакал-телепат не стал есть Барни Майерсона, потому что Барни не умер бы.

Да потому что Барни понимает, что мир этот иллюзорен, и умереть здесь нельзя. Умереть не могут именно те, кто знает о свойствах этого мира, знает картину мира. Остальные могут. В общем порядке, как говорится. Поэтому там звучит фраза о том, что Барни святой. Итого: стигматы в виде внешних признаков Палмера Элдрича, яблоко с древа познания в виде наркотика «чуинг-зет» и святость того, кто познал суть этого мира и умереть не может.

В итоге имеем достаточно схожую с христианской картину мира Злого Бога — Палмера Элдрича. Мира, где по-настоящему страшно жить. И мира, наконец, где остаются смельчаки вроде Лео Булеро конец книги , которые готовы, как истинные сегодняшние ученые-рационалисты бороться с тем, с чем бороться в принципе невозможно, скользкое это дело.

Ах да, забыл сказать о второй трактовке реальностей, ради смеха: можно представить, что это нормальный мир будущего, а Лео Булеро еще не отошел от действия наркотика «чуинг-зет», и всё это происходит в его галлюцинациях, а мир реален и действителен, и всё такое.

Но, что уж, не будем мы принимать такую скучную картину мира всерьез;-. Конечно, мир классный. Все эти чемоданчики-психиатры доктора Смайла, шакалы-телепаты, ужасное потепление на Земле, жители за пределами Солнечной системы — проксы, э-терапия, ускоряющая эволюцию, повышающая умственные способности — всё это очень вкусно. Его страдания по поводу Эмили — это отдельная часть сюжета, просто драма.

И ко всему прочему хотелось добавить, как реалистично описывает Филип Дик диалоги и развитие сюжета. Не знаю, если бы не было такой легкости и чувствования автором деталей, во многом страдали бы заложенные здесь мысли и тезисы. Наверное, один из сложнейших романов, которые я читал. Старался, вникал, читал очень вдумчиво, записывая мысли.

И это определенно лучший пока для меня роман Филипа Дика. Можно по-разному относиться к Мастеру, но в том, что он именно Мастер, сомневаться не приходится. Нет и не было другого такого писателя, как Филип Дик. Но этим же и сложен. Думаете, легко в двух словах реалистично описать героя, мир, идею?

А сделать это интересно? Тем же «Убик» и привлекателен А какая у текста динамика! И первые страниц, неспешные, объясняющие — лишь обманка. Вас затянули, просто-таки ложью : , но потом не выбраться, как в «Мухе-цокотухе». Его в романе как бы и нет — по традиции, — однако при этом он выносит мозг! И ведь бОльшая часть понятна, если вдуматься — а думать хочется, и, главное, есть над чем.

Перевод Андрея Геннадьевича просто классный, хоть и чувствуется иногда сам Лазарчук, который тоже умеет завернуть и нагнать саспенсу, вместе с тем не сбавляя драйва и не снижая загадочности. Начал знакомство с творчеством Дика давно, с «Электроовец», но, поскольку не смог раздобыть книгу в полном варианте, первой целиком прочитал подаренного на ДР «Убика». Как сказал один из биографов Дика: «Я жив — это вы умерли».

Я вас умоляю.

Без Дика не было бы ни её, ни братьев Помнить свои корни, хотя бы и литературно-фантастические, — очень хорошо, причём полезно. Для первого знакомства — вполне подходящий роман, по-моему, именно своей простотой и драйвом с закрученностью. Дик редко использовал динамичный сюжет в романах, главным образом, в рассказах его встретишь, с которых писатель начинал, да в ранних крупных произведениях.

Впрочем, можно и «Электроовец» «Мечтают ли андроиды об электроовцах? И, да, Дик произнёс в одном из интервью: «Если вы думаете, что я верю в то, что пишу, вы, наверное, сошли с ума». С другой стороны, этот же великий человек говорил: «Мне явилось откровение, благодаря которому я спас сына». Ну а фразу «Реальность не исчезает, когда вы перестаёте в неё верить» вспоминать моветон — разве есть кто-то здесь, кому она незнакома?

При всё при том Филип К. Дик был подкованным в литературном плане автором, грамотным, техничным, умеющим рассказать о том, что пригодится фантасту, а чего лучше избегать. Его десяток с лишним реалистических книг опубликовали уже потом, хотя «Исповедь недоумка» — вскоре, и она стал очень популярной. Возвращаясь к «Убику»: потрясающая финальная сцена на два десятка страниц, где, по сути, ничего не происходит; ставшая классической концовка; бесконечная абсурдная оригинальность; тонкая ирония в немалом количестве Мне всё равно, кто какой диагноз «ставит» Дику, — ещё надо разобраться, какие диагнозы у самих «экспертов».

Дик любил джаз, был джазовым гитаристом, но для меня он ещё и провозвестник в фантастике, литературе — рока: рок-н-ролла, психоделического, харда. Рок-группы в произведениях автора упоминаются.

Кстати, любопытно: с Ле Гуин они учились в одном институте в Беркли, но не пересекались. Имя Филипа Дика в моей голове находится в папке с ярлыком «Наркотики». Я не знаю почему, ведь до сегодняшнего дня я его и не читал.

Katie O’Shea’s (Кэти О Шиз) — обзор ирландского паба #МеГуста

Просто когда-то это попало мне в мозг — Дик имеет отношение к наркотикам и все. Творчество и наркотики так близки, есть что-то особенное в произведениях тех, кто прошел через это. Что первостепенно, наркотики или творчество? Что из чего проистекает? Как бы то ни было, произведения людей прошедших через зависимость получаются более живыми. Это всегда интересно. Заглянуть в пропасть глазами упавшего. Рано или поздно я должен был добраться до Дика, до одного из самых интересных и необычных фантастов.

Мир «Убика» это недалекое будущее для нас ставшее уже прошлым, что впрочем, отлично вписывается в сюжет , в котором способности человеческого мозга развиты до фантастических высот. Среди людей есть экстрасенсы и телепаты, ворующие мысли и внушающие нужные идеи в умы обычных людей. Противостоят им люди с анти-способностями, блокирующие опасное влияние экстрасенсов.

Между двумя организациями идет холодная война, главы обоих стремятся уничтожить друг друга, но не открыто, скованные не то взаимными обязательствами, не то давним договором.

Еще одно из важнейших достижений этого мира — в области крионики. Умерших можно заморозить и с помощью специальной аппаратуры поддерживать их «полужизнь», а если повезет — и наладить связь с теплящимся в застывшем теле сознанием. Что творит Дик с сюжетом, привело меня в восторг. Несколько раз меняется восприятие текста, история может пойти вспять, остановиться, свернуть в неожиданную сторону.

Повествование необычное и очень современное, незаметно влияния прошедших годов единственное за что цепляется взгляд — перфокарты, но кто же знал. Дик пишет в своеобразной манере, без длинных описаний и отступлений.

Короткие, четкие характеристики предметов, ничего лишнего, визуализировать написанное должен читающий. Никаких неуместных вставок-объяснений. Очень хороший прием. Для меня это огромный плюс, когда книга заставляет думать, понимать что-то самостоятельно, а не просто наблюдать за тем, что тебе показывают.

Такие произведения не только в литературе позволяют включится в процесс творчества, каждый может создать свое уникальное видение материала. Бесполезно даже пытаться передать в отзыве свои впечатления, это невозможно выразить словами, что-то поменялось в тебе, осталось внутри, но подобрать этому словесную форму невозможно. Да и не нужно, ведь это твое, личное понимание, у других оно станет чем-то своим. Читая этот роман, понимаешь, откуда торчат уши у большинства произведений кино и литературы последних десятилетий.

Дика не отнести к гениальным фантастам-провидцам, вроде того же Кларка, которые предсказали пути развития науки и технологии, Дик «всего лишь» стал отцом современной фантастики, во многом предопределив ее направление. Лишь одним «Убиком». Творчество Дика оказалось не «нарко-прозой», как я предполагал.

Если на автора и влияли какие-либо стимуляторы, то он смог их обуздать, заставить работать на себя, не позволив захватить контроль. При всей нелогичности, «Убик» не превратился в наркотический бред, в нагромождение загадок, не имеющих ответа.

Причудливая, но логика в нем есть. И пусть финал открыт, переворачивая все еще раз с ног на голову, понять мысли Дика и самостоятельно дойти до понимания романа можно. И ты уже теряешь связь с реальностью, в мозгу что-то щелкает, на все смотришь под другим углом, с настороженностью…. Филип Дик «Лабиринт смерти». Наверное, я никогда не читал книги, в которой так превосходно описано падение человека в омут безумия.

С каждой главой, с каждой фразой, с каждым действием героев ты понимаешь, что они пропали, что книгу пишет сумасшедший, и сам читатель начинает сходиться с ума, так как не может понять, что происходит, мечется между строк, не находя выхода.

Самое главное в этой книге — ее «ненормальность». Это чистое, продуманное до мелочей, до каждого междометия, сумасшествие. Это гениально! Я не могу как-то снизить оценку за то, что этот роман очень «неудобный», непривычный или просто «бред сумасшедшего». Он написан просто превосходно.

Особенно, когда ты читаешь его после какого-нибудь «Дигитала» Олега Маркеева, романа, разрекламированного, как «российская Матрица». Сравнивая, ты понимаешь, что такое настоящий талант.

И я здесь даже не об уровне фантазии, не продуманности религии, нет! Я об искусстве создать в голове у читателя правдоподобный логичный пусть и странный мир.

Ты мечешься по планете «Дельмак-0», ты видишь, как электронные растения меняют форму, ты идешь топиться в реке и чувствуешь отчаяние. Ты живешь в этом романе. Это литература другого уровня.

И вот пока ты там живешь, Дик обрушивает на тебя концовку, которая по мощи, сравнима с «Долгим Джонтом» Кинга. И только тогда в ваше воспаленное сознание проникает весь ужас того, что происходит с героями на самом деле. Вероятно, в затертой теме «Гитлер-победитель» эта книга стоит настолько выше остальных, что остальные — даже пресловутый «Фатерланд» Харриса, про который много чего написать могу, да жизнь коротка, и на сто у.

Странно, пожалуй, разве что то, что по роману Дика нет фильма, ведь это готовый сценарий. Вероятно, пропади она пропадом. Однако же тому, кто не знаком с китайской классической «Книгой перемен» читать ее трудно; зато если кто с нашим блистательным переводом этой книги Ю.

Щуцкий сроднился и держит «Книгу перемен» на полке — тому в ней уютней, чем шахматисту за доской. Потому как для глубокого понимания «Человека в высоком замке», для истинного удовольствия от него, нужен научный аппарат чуть ли не такого же объема, как книга.

Я и теперь не умею определять гексаграмму бросанием стеблей тысячелистника. Пользуюсь набором монеток. Но даже этого мне жаль лучше бы пользоваться традиционными стеблями. С этой книгой надо сплестись и срастись, иначе ее вовсе лучше не читать. Конечно, граница между Германией и Японией, проходящая по МИССИСИПИ, иронически отсылает читателя к «Путешествию Гекльберри Финна» Марка Твена, но сделано это ненавязчиво, в лучшем американском духе, когда даже самое великое и самое страшное все-таки предполагается не воспринимать слишком всерьез.

И незадачливый герой, попадающий на обед к хозяину жизни то есть из японцев так обаятельно глуповат, что немедленно опознается его прототип — Унистон Смит из «». Тот, пожалуй, тоже вспоминал бы как самое яркие события своей жизни случаи, когда ему дважды удалось съесть по кусочку мяса.

Сколько тут Америки — вплоть до независимого Шайенна который независим, ибо никому не нужен. Роман написан в году, накануне Карибского Кризиса, когда «горячей» атомной войной пахло как никогда лишь своевременный отстрел Президента и снятие с работы Генсека спасли истинных хозяев жизни от возможности продолжать наслаждаться оной.

Все это забывается. Но остается невероятно целостный, пугающе правдоподобный мир параллельной истории явно входящий в пятерку лучших «миров», какие есть в литературе ХХ века. Одного лишь опасаешься: не начнут ли внуки-правнуки принимать именно этот мир за факт криптоистории. Но это не нам решать. Это безусловно лучшая книга Филипа Дика, перехвалить ее нельзя, и я не продолжаю далее «дозволенные речи» лишь потому, что сейчас явно скачусь в пересказ романа. Этого нельзя. В отзывах. В этом романе Дик как впрочем и во всех своих остальных романах описывает очередной грандиозный обман.

Причем лгут все, абсолютно все. Лгут не только другим, но и себе. Несчастных андроидов безбожно дурят заставляя их верить в то, что они — люди. Людей убивающих андроидов обманывают, заставляя их поверить что эти андроиды нисколько не страдают, от того что их уничтожают. Правительство обманывает всех, создавая новую лже-религию во главе со лже-пророком на роль которого приглашают третьесортного актера-пьяницу с вечным тремором И люди верят этому лже-пророку, потому что окружающая их реальность просто ужасна.

Повсюду вокруг лишь безрадостные субурбанистические пейзажи, сплошной мусор и хлам. Природа погибла, животные почти полностью вымерли.

И духовное слияние у эмпатоприемника кажется единственной возможностью хоть ненадолго избавиться от ощущения абсолютной безнадеги и безысходности. Только так в этом мрачном мире можно найти хоть какое-то утешение. Единственное, что хоть как-то спасает от одиночества, так это возможность иметь настоящее домашнее животное. Обладание собственным домашним питомцем дает людям пусть и иллюзорное, но все же чувство благополучия.

Если нет денег на настоящего, пожалуйста можно изготовить робота, который будет блеять не хуже настоящей овцы. Очередной обман Роман этот — это плач о погибающей Земле, которая превратилась в безжизненную пустыню, и о людях, которые обречены жить на этой погибающей планете. Они осознают всю бесмысленность своего существования, абсолютную пустоту которую нечем заполнить и, потому и цепляются за этот обман, который кажется им той единственной, очень тонкой ниточкой, которая связывает их с прошлым, со временем до войны.

С настоящей жизнью. Мечтают ли андроиды об электроовцах? А не все ли равно Тот, кто не прочувствовал эту дрянь в себе, никогда не поймет Тот, кому посчастливилось быть наркоманом и соскочить, оставит внутри липкий ужас. На всю жизнь. Знаю, о чем говорю.

Книга очень атмосферная, честная и красивая. До жути, до умственного затмения. Это вам не совершенно лживый и сказочный «На игле», где наркоман на последней стадии разложения личности, употребляет термины, вроде «трансцендентальный» и где вообще не прослеживается деградация героя. О том, какая книга у Дика — лучшая, спорят давно, и поклонники, и противники его творчества, и читатели фантастики, и любители «высокой литературы» и тех, и других в стане почитателей таланта писателя множество , и, конечно, не могут прийти к одному мнению, которое удовлетворит всех.

Но произведение «Мечтают ли андроиды об электроовцах? Возможно, что популярности романа поспособствовала экранизация Ридли Скотта, ведь именно по этому произведению был снят им культовый «Бегущий по лезвию», предтеча киберпанка, вышедший на большие экраны за два года до публикации «Нейроманта» с этого события официально и начинается этот жанр в литературе.

Но, несмотря на то, что фильм отличный, он настолько далёк от книги, что можно говорить о кино- и текстовом воплощении, как о разных историях. Неизбежным при экранизации было ослабление теологической составляющей книги, которая обязательна практически для любого текста Дика. Поиски Бога и сомнение в реальности существующего мира — это сквозные темы, проходящие через всё его творчество.

В «… электроовцах? В кино всё свелось к тому, что андроиды — создания человека, а значит, человек — бог. Бог жестокий, создавший детей своих более сильными, чем он сам, ловкими и умными, но ограничивший их жизнь пятью годами. Можно сравнить андроидов с падшими с небес сбежавшими из космических колоний, на Земле им находиться запрещено — только на других планетах ангелами помощники людей, созданные преодолевать трудности, выпадающие на долю колонистов , которые ищут ответ на вопросы, почему мы существуем и почему мы такие, какие мы есть?

За что нас сделали такими? В фильме эти вопросы не занимают большого места. Этот отшельник существует в виртуальном эмпатопространстве, в которое может войти любой желающий, чтобы слиться с сознанием Мерсера, ощутить всю тяжесть его лишений.

Взбираться с ним вместе на крутую гору, падать и вновь подниматься, погибать под градом камней грешников и воскрешать, страдать и чувствовать святость Мерсера, как свою собственную. Для этого достаточно купить эмпатоприёмник и настроиться на нужную волну. Ещё экранизация лишила зрителя разговора на тему, заявленную в самом названии книги. Ведь «Мечтают ли андроиды об электроовцах? Действие происходит в будущем после третьей мировой войны, после которой почти все животные вымерли — это результат использования бактериологического оружия.

Люди испытывают глубокое чувство вины по отношению к братьям меньшим и заводят себе электрических домашних питомцев. Настоящее животное, а не его механическая копия, стоит огромных денег. Вся культура пронизана трогательным отношением к животным, на этом и основываются при ловле андроидов а главный герой именно этим и занимается — он ловец и ликвидатор незаконно проникших на Землю роботов , с помощью этого выявляют роботов среди людей.

Главное отличие думающих машин от людей — это их неспособность к эмпатии. И на отношении к животным это особенно заметно потому как к себе подобным часть людей не испытывает особых чувств, но к животным. Большинство вопросов психологических тестов для определения андроидов об этом: «Что вы почувствуете, если увидите мёртвую черепаху? Пару эпизодов на эту темы мы видим и в фильме беседа Декарда и Рейчел о сове, искусственная змея женщины-андроида Зоры, вопросы теста , но в цельную и внятную картину они не складываются, и в лучшем случае просто принимаются зрителем, не читавшим книгу, как декоративные допущения «для создания атмосферы».

Знак вопроса в названии книги стоит не случайно — по ходу действия выясняется, что андроиды вполне могут начать испытывать чувства, если бы им дали жить подольше по истечении пятилетнего срока жизни у них появляются чувства, что делает их «слишком людьми». И тогда уже будет очень трудно понять, кто является андроидом.

Может, это ваша жена? Или вы сами? А может, тот самый святой отшельник? Книга Дика — это тугой сплав из психоанализа, теологии, pulp-фантастики, футур-социологии, детектива и философских размышлений. Ни одна из составляющих романа не перетягивает одеяло на себя, всё гармонично сложено, а сюжет достаточно закручен, чтобы с интересом следить за его развитием. Попутно автор касается таких тем, как сексуальность андроидов, информационная зависимость, стимулирование эмоционального состояния, а также много другого — его лучшие книги являются иллюстрацией на самые актуальные футурологические темы.

Это Дик «золотого» периода: глубокий, но не нудный, задумчивый, но не скучный, стремительный, но не легковесный. Рекомендую читать всем! Рано или поздно это приходится делать каждому живому существу.

Это кромешная тьма, крах любого творения, проклятие любой работы, проклятие, иже питает всю жизнь. Везде, по всей Вселенной. Роман великолепный. Это одним сухим словом. Но одним — одним нельзя. Против природы сказать одним словом — как против природы прочитать его и забыть, и не думать, о чём он, не пережёвывать, не разгадывать и не поражаться.

Огромной силы роман. Это первое произведение, прочитанное мною у Дика — и теперь я понимаю, почему его считают великим автором… и ни на кого не похожим. Меня затянуло уже в начале — я буквально вонзился в этот мир, мир романа. А он — он как-то своеобразно неповторим. Да, что там — весь роман настолько полон символов, которые можно разгадывать, интерпретировать. Мир с трогательной, безумной запоздалой любовью к почти уничтоженным животным.

Мир сбегающих на землю анероидов, и людей уезжающих на Марс. Мир какого-то столкновения — столкновения Мерсера и Дружище Бастера, войны за души между эмпатией и жестокости механического мышления. Мир отравленной пыли. Мир хлама и запустения:.

Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть — Хлам вечен, победить его невозможно, ну разве что временно или на ограниченном пространстве — вот как, к примеру, я создал в своей квартире нечто вроде временного равновесия между давлением хлама и нехламом.

Но со временем я умру или куда-нибудь уеду, и тогда хлам возьмёт своё. Это непреложный мировой закон: вся Вселенная движется к конечному состоянию полной, абсолютной прохламлённости.

А герои? Они реальны по-странному. Они реальны к тому миру, в котором они описаны. Я только сейчас стал понимать, какое это мастерство — создавать героев органичных миру, тем более, если мир этот так сложен сложен одновременно отличностью и похожестью на наш , системе ценностей этого мира. Не скажу, что в них влюбляешься. Не скажу, что их действия всегда вызывают симпатию.

Не скажу, что их принципы мне всегда по душе. Но они этим ещё более реальны. И безумно лихой сюжет. Роман динамичный, даже резкий. И как лихо он закручен. Попробуй предугадать? Он удивляет и удивляет. Иногда пугает. Это новое отделение полиции — у меня даже сердце колотилось в два разы быстрее!

Да, в этой динамичности есть иногда такая резкость, в которой происходящее не сразу уловишь. Что-то вдруг кажется невероятным — например, как эти два «отделения полиции» так ни разу и не пересеклись?

Как Полоков обману не только Декарда, но и его начальника? Почему Декард не устроил облаву на это прикрытие-депортамент — это же огромные деньги? Вопросы есть, но они вдруг отпадают — потому что всё это кажется возможным, реальным в том мире, в тех условиях и менталитете героев выросших в этом не совсем адекватным для нас, но реальном мире.

Сюжет сверхдинамичный, но тут же, мазками — невероятно атмосферный, глубокий… Если честно, я даже не понимаю, как ему это удалось! Только ты начинаешь подстраиваться, понимать, к чему идёт, свыкаешься с мыслями и ощущениями, которые внедряет в тебя автор — как он тут же заставляет в этом усомниться, недоумевать, и понимать, что иначе и быть не может!

Весьма редкое ощущение! Как эти андройды — которые сначала настораживают, затем сопереживание, начинаешь спрашивать: а гуманно ли это, убивать андроидов пусть и убийц — беглецов к свободе? Не всё так просто — и это очень жизненно. Мерсер… Мерсер — это особая приправа, особый пласт сам по себе до безумия интригующий. И кроме всего создающий дополнительную глубину, дополнительный объём и происходящему и миру романа. Вообще много можно говорить. Много размышлять, предполагать и находить в нём.

И это очень здорово, это просто великолепно. Книга «живёт» после прочтения и продолжает будоражить — удивляться и недоумевать, и — главное — восхищать. Не могу не сказать о фильме. Я смотрел его раньше — он мне нравился. Но прочитав, я схватился за голову — мне стало удивительно и непонятно… нет, не то, что книга и фильм разные абсолютно вещи, такое бывает сплошь и рядом — я удивился, почему режиссер не взял себе ещё что-нибудь кроме охоты на роботов — возьми Мерсера, это отделение-прекрытие или что-то ещё — и вышел бы бОльший шедевр чем «Бегущий по лезвию».

Да и вообще, в фильме не было мира, а в книге он был… Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть. Первый прочитанный роман Дика. И я в полном восторге. Примерно зная из аннотаций, форума и статей об авторе, что из себя представляют его книги, готовлюсь продолжить знакомство и, возможно, поместить его в список любимых авторов.

Первый тест он прошел на «отлично». Начнем по порядку, даже с некими названиями абзацев, чтоб я сам ничего не забыл и не пропустил. В смысле «мечтают ли», думал я. Главный вопрос книги ведь в том, где проходит грань между человеком и роботом, живым и неживым, так о каких мечтах может идти речь?

И решил тогда по незнанию, что больше книге подошло бы название «Снятся ли андроидам электроовцы? Ан нет, оказалось совсем не то: никому там ничего не снится, зато многие мечтают иметь собственных домашних животных, среди которых чаще всего бывают искусственные, электрические.

Так что при всей странности названия из всех представленных оно наиболее подходит. И да, наименование «Бегущий по лезвию» — вообще мимо кассы. Возможно, в фильме делается какой-то акцент на лезвии, на бритве, мол, тонкая грань определения человечности и т. Последнее время меня больше всего интересует вопрос о «роботности» человека, что делает человека человеком, вопросы самосознания и прочее в различных вариациях.

Поэтому увлекся чтением научпопа по нейробиологии. Зародил такой интерес роман Виктора Пелевина «S. Что-то более-менее похожее встретилось в повести Айзека Азимова «Двухсотлетний человек», где робот пошагово становился человеком, упор был в сторону этики, логики и легкой биологии. Филип Дик значительно расширил взгляд на данный вопрос, подойдя со своей стороны:. Этология и эволюционная биология говорят о том, что помимо индивидуального отбора имеется и коллективный отбор.

Плюс теория игр подтверждает обусловленное желание инстинкт особей одного вида сотрудничать друг с другом, что впоследствии выросло в мораль, а затем и религию. Это всё характеризует человека как представителя животного вида, научившегося за огромный промежуток времени по-своему выживать. И вот это желание выживать теснейшим образом связано с эмпатией, сочувствием. Зеркалить происходящее с другими на себя — необходимая потребность выживания нашего вида. Вспомнить хотя бы такой корявый, но показательный пример, когда вы видели какой-нибудь ролик, где человек сильно ударяется либо лицом, либо пахом — сразу же возникало некое ощущение съёживания — вот это оно в примитивном виде.

А вспомнить андроидов — им всё равно на кого-либо, на своих собратьев тем более. И, что также сказано в романе, они сдаются в решающий момент, не способные проявить волю к выживанию.

Наверное самый милый аспект книги. Никогда еще я не думал о сове, овце, пауке или жабе в столь обожествляющем ключе.

Конечно, по Пелевину, все живые существа — биологические роботы, но, читая Дика, нельзя не умиляться живым существам, оставшимся в живых в его мрачном мире. А здесь всё довольно просто: человек испытывает боль, поэтому может представить, как может быть больно другому живому существу. И второй момент — да, андроиды тоже должны быть собраны так, чтобы передавать сигналы от частей тела в центральный процессор. Но только у людей слово «боль» относится и к физическим ощущениям, и к эмоциональному спектру.

Значит боль для нас — нечто большее, чем сигнал, когда нужно срочно убрать руку от горячей плиты, это еще и грусть от того, что ты обжегся. Для андроида наоборот, боль — лишь сигнал. Это что касается боли. А что касается «живости» иных существ, человек растёт и бессознательно рассуждает так: всё, что попадалось мне из опыта движущееся — это живое существо, за исключением всяких механизмов типа машин.

Конечно, окончательно аргументировать этот момент не удастся, согласно парадоксу китайской комнаты. Здесь Филип Дик в большей степени берёт милотой, нежели принципиальностью устройства человека. Стоит отойти в сторону и поговорить о мерсеризме в книге Дика. Это религиозное учение, религиозная практика, я не большой специалист, чтоб сказать, на какое учение больше похожа религия мерсеризма, взглядом дилетанта — естественно, кажется, что речь о христианстве, но не настаиваю.

Я не религиозный человек, точнее сказать, упёртый атеист. Но это не помешало мне насладиться концепцией и человечностью описываемого учения. Представляется, религиозным людям оно тоже понравится. Противопоставление слияния и индивидуального одиночного эгоистичного существования андроидов — вот на чем я сыплюсь, как андроид.

Человеку так трудно остаться одному, наедине с пустотой вселенной и непониманием остальных людей, что он БЕЖИТ пусть это будет капсом , прячась в жилетку религии, сект, сокровенных смыслов жизни и тайн бытия, ради которых их существование обретает смысл. Я с детства любил горькую правду больше, чем сладкую ложь, в некотором смысле до мазохизма. И здесь раскрывается прекрасный финальный аккорд книги, касающийся мерсеризма — Мерсер и его ролик — липа. Андроиды делают то, что сделал бы на их месте и я — они ликуют и говорят: «Ну, наконец-то, мы и так это знали, но сейчас глаза откроются всем» А глаза-то ни черта не раскрываются.

Ничего не напоминает? Мне напоминает: всем мало-мальски грамотным людям известно, что Земле уж явно больше нескольких тысяч лет, что человек — не отдельное творение Бога, а обыкновенное животное, вышедшее наряду с обезьянами из нашего общего предка, и так далее.. Но что же происходит? Появляется деизм, появляется конспирология о том, что это Бог всё так обустроил, дабы проверить нашу преданность и светлый разум.

Тут я уже привык разводить руками. Бритва Оккама не спасает ни разу, всем пофиг. И вот как раз об этом верность мерсеризму в романе Дика: пусть Мерсер — дешевый актер, пусть небо в его ролике фальшивое, пусть даруемые им редкие животные искусственные, как и всё вокруг, — человек есть человек.

И в этой наивности самообмана, в сравнении с твердой силой фактов, причин и следствий, свойственных андроидам, человек отличается. И любое очередное грандиозное ТВ-разоблачение — пшик.

Всем, с кем делился о книге, я говорил, что после первой трети автор заставляет переворачивать картину вверх ногами и снова вверх ногами — и так много раз, что напоминает натуральную карусель. Я давно мечтал о подобного рода удовольствии от книги, впечатления уникальны. И, судя по всему, Дик во многом такой в своих лучших работах, это мне прям то, что доктор прописал.

В некоторых книгах, а чаще в фильмах, в конце бывают так называемые твисты, неожиданные повороты сюжета. Здесь они следуют постоянно, а особенный накал в середине книги. Моментов куча, просто перечислю, что помню: первая встреча с Рейчел, первая встреча с Любой Люфт, диалоги с Филом Решем о его сущности, беседа в участке о сущности самого Рика Декарта.

Тонкие грани, очерченные в этих эпизодах вызывают некий интеллектуальный оргазм, заставляют мозг метаться, теряться, мобилизовываться, наслаждаться игрой. И в этом, несомненно, главная отсылка имени Рик Декарт к мысли французского философа «мыслю, следовательно существую».

Да только прикол в том, что такая точка опоры вообще ничего не дает в мире Филипа Дика. Но это уже другой вопрос, рассмотренный ранее. Я не то чтобы не люблю постапокалиптику, скорее мало что из нее читал, но здесь атмосфера и описанный мир прекрасны своей мрачностью.

Эта разъедающая пыль, лежащая практически на людях и в их головах. Этот еле доживающий мир, собранный из отдельных островков, гаснущих под светом серого солнца. Чудесно, одним словом. Отношение к животным, намеки автора о радости простого действия — наклониться к пыльной траве и внезапно увидеть там что-то ЖИВОЕ пусть тоже будет капсом — и всему этому трепету персонажей вокруг всего живого по-настоящему веришь, а значит — это хорошая книга, мотивирующая на любовь к животным.

Нет, своему коту я не буду проводить никакие тесты, но, повторюсь, отношение к жабам, овцам, совам и паукам заметно изменилось под впечатлением.

Кстати, еще один важный момент про животных И возможно, Дик всю книгу игрался с читателем, и никаких андроидов не было, а были только какие-то хладнокровные преступники, которых Декарт должен был уничтожить. Может, и так, но оснований для такой версии маловато. И последний момент, немного критический — пенфилдовский генератор настроений. Он очень крут, а Дик описал его только на первых страницах и на последних, чем меня расстроил, надо было развить эту идею, она стоила того. Хотелось мне примерно к середине книги сказать, что сама книга — это тест Фойгта-Кампфа, проверяющий читателя на человечность.

Но пришлось отказаться от этой идеи, слишком уж она резка. Дело скорее во мне. Увидел немало отзывов о том, что книга оборванная, встречаются ляпы в логике повествования и тд. Я этого не заметил, потому что ценю в книгах другие вещи — оригинальность, поднимаемые вопросы, атмосферу, идеи, фишки, настроение.. Мне-то видится, что критикующие данный аспект хотят видеть чуть ли не схематичность книги, что эталоном сюжета для таких людей будет текст в одно предложение «Петя пошел в школу» — максимально логичное.

Но здесь, как и с религией, точность скорее на вашей стороне, ибо мне интересно другое. В общем, мысль могла бы стать символичной для отзыва, но я лучше откажусь от такой резко поляризирующей красоты.

Не зная истории религии и философии, сложно как-либо оценивать этот роман, поскольку художественная составляющая в нем играет второстепенную роль впрочем, как и во всех других произведениях автора и находится на довольно низком уровне. Но для меня, как поклонника творчества Дика, доставило удовольствие вместе с главным героем книги, который к тому же страдает весьма своеобразным раздвоением личности, участвовать в его онтологическом и теологическом поиске истины. В предыдущих отзывах у JetHadron и duke говориться, что никакой новой смысловой нагрузки «ВАЛИС» не несет, что это уже все было изложено прежде в различны религиозных и философских учениях.

Здесь я позволю себе не согласиться, поскольку у всех таких учений ещё до экзегезы Дика были определенные сходства между собой, а все философские учения нашей эры, будь то гностицизм, манихейство, средневековая схоластика, дуализм, а также классическая немецкая философия могут рассматриваться как диалектическое развитие более ранних религиозно-философских учений древнего Египта и Греции, зороастризма, древнеиндийского пантеизма. Поэтому здесь Дик не лучше и не хуже своих предшественников.

Он построил свою космогонию и космологию, ввел туда позаимствованные у других мыслителей понятия и онтологические конструкции, хотя во многих постулатах обращение именно к гностицизму имеет довлеющее значение. Основные тезисы предлагаемой Диком космологической структуры таковы: 1. Первичная сущность назовем его как в ВАЛИС — Единым подвиг себя на поиски инструмента для самоосознания и самоанализа, получения объективной оценки и понимания собственной природы.

Он создал проецирующий реальность Артефакт то, что мы воспринимаем как Творца — создателя нашего мира. Артефакт не имеет понятия о существовании Единого, и поэтому представляет себя Богом, единственным реальным Богом. По замыслу Единого, наша голографическая проецируемая Артефактом Вселенная должна служить обучающим инструментом для всего многообразия живых форм до тех пор, пока они не станут изоморфны Единому.

В момент, когда разница между Единым и проецируемой реальностью исчезнет, Артефакт будет за ненадобностью уничтожен, а Единый поглотит искусственную действительность, превратив её в нечто «действительно реальное», одновременно сделав живых созданий этой реальности бессмертными, то есть частью себя. Это книга о безумии, об одиночестве, о поиске смысла жизни.

Но если вы не знакомы с творчеством Ницше, Вагнера и самого Дика до момента написания «ВАЛИС», неважно ориентируетесь в истории и философии, то вряд-ли эта книга вам понравиться, так как это вещь не для отдыха, а для размышления. Филип Дик «Пролейтесь, слёзы Во-первых, это последная крупная работа Дика, созданная до того знаменательного дня, когда живой классик американской контркультурной фантастики наконец услышал голос свыше.

Во-вторых, тут выдвинута совершенно блестящая сюжетообразующая идея, которая способна была родиться только в голове человека, кропотливо и тщательно изучавшего психохимию с использованием собственных мозга и носа. Правда, в ущербном русском переводе смысл доклада Фила Вестербурга Феликсу Бакмэну настолько искажен, что понять всю свежесть и прелесть находки Дика очень сложно. Полагаю, он и сам до конца не смог бы объяснить, как именно она работает.

Ему несколько раз напоминали об этом в комментах, впрочем без особого успеха :-D. В-четвертых, мир прописан очень красиво, стилистически безупречен, это готовый сценарий для киберпанковского триллера Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть не случайно, что на самом деле львиная доля всех событий происходит в виртуальной реальности, созданной электрохимическим взаимодействием разбалансированных нейронов Алисы Бакмэн.

Читал в купленном за 40 руб издании года «Новые Координаты Чудес» — с левейшей иллюстрацией на обложке, однако вполне сносном полиграфически.

Знать бы еще, сколько тут Дика, сколько Желязны. Идея наверняка Дика. А вот «серебряные полудоллары» Хоть на «Книге перемен» гадай — не разберешься. Редчайший сплав, когда автор в чем-то один получился. За Желязны с таким артистизмом никто и ничего еще так не написал.

Тьма фактов, которые может знать только житель Западного Полушария черные крысы как нормальная еда в Восточном отсутствуют: их здесь рыжие-серые сами съели. Артистизм интриги и письма феноменальный. Словом, хвалить эту книгу то же самое, что хвалить черную икру.

У фэна, не читавшего этой книги, — дыра в образовании. Прошу иметь в виду, мое мнение ни от кого не зависит, но это рекомендация: читайте. Произведение оличное, лишний раз убеждаюсь, что Филип Дик гений.

Никакого отношения к бреду после употребления наркотиков не имеет. Невозможно связано писать под наркатой — установленный факт. Я все читал и ждал, когда же произойдет срыв на бестолковое бессвязанное повествование, но нет такого не произошло -написано очень интересно, захватывающе и не побоюсь этого слова логичное.

Описано IMHO очень реалистичное будущее — глобальное потепление, лже-эволюционирование, колонии на Марсе. Представляется также вполне оправданным употребление определенных препаратов колонистами Марса, ибо по-другому никто не будет пахать, сеять и выращивать свеклу на Марсе. Немного усложняется повествование, когда с Проксимы возвращается Палмер Элдрич, привезя с собой новое «успокоительное» для колонистов.

Дальше — больше. Неверное предсказание скоперов приводит к смешению реального и нереального, прошлого и будущего, замены одного человека — другим. Палемр Элдрич предстает в роли девочки, писающей на свой памятник собаки и в конце концов в роли ГГ. Очевидно именно вторая часть произведения вводит всех в ступор. Появление «стигматов» у людей, не употребляющих, позволяет додумать концовку самостоятельно.

Да, рекомендовать всем и каждому данное произведение, безусловно, опрометчиво. Но тем, кому понравился УБИК, кто задумывается, что бы еще такого почитать из Дика, данное произведение рекомендую однозначно. Вы устали от скучной научной фантастики? Вам надоели очевидные и незамысловатые сюжетные ходы?

Хочется чего-то нового, но, вместе с тем, проверенного временем? Он интересный! Он драйвовый! Он культовый и не устаревший! Он перевернет с ног на голову ваши представления о фантастике! Экономика в упадке. Умирающих людей можно подключить к, так называемой, полужизни, а тепелепатия стала привычным, хотя и редким, явлением. Фирмы, боясь влияния телепатов, нанимают их антиподов — инерциалов, для обнаружения, нейтрализации и защиты от телепатического влияния.

Инерциалы из организации Ранситера противостоят коварному Холлису и его медиумам. Вот только медиумы Холлиса начинают исчезать. В это же время мистер Ранситер получает очень лакомый заказ. Он собирает одиннадцать сильнейших инерциалов фирмы, включая новенькую, Пат Конли, которая может менять прошлое, лучшего специалиста по замерам телепатического поля Джо Чипа, и, вместе с ними, отправляется на Луну.

После странного покушения Ранситер находится при смерти, вокруг начинают происходить странные вещи, еще и кто-то убивает инерциалов. Джо Чип пытается разобраться в сложившейся ситуации. Роман, не смотря на небольшой объем, очень динамичен, здесь, буквально, постоянно что-то происходит, не давая передохнуть ни героям, ни читателю. Сцены и эпизоды автоматной очередью сменяют друг друга, странности становятся все страньше и страньше, все чудесатее и чудесатее.

Джо Чип вместе с читателем опускается все ниже и ниже, в фантасмагоричную кроличью нору авторского вымысла. Место нашлось и философии Платона о сути вещей, и путешествиям во времени, и изменению временных линий, и расизму который в мире романа искоренен. Основная же идея романа — если иллюзия настолько похожа на реальность, то как их отличить? Есть ли между ними разница? Может, мы живем внутри иллюзии, которую воспринимаем как реальность? Филип Дик очень умело играет с читателем, постепенно стирая грань, отделяющую реальность и иллюзию.

Как ловкий наперсточник, он заставляет сомневаться в том, что видят герои и читатель, очевидные вещи становятся не такими уже и очевидными, а странности постепенно выстраиваются в логичную цепочку, постепенно происходят перемены, которые осознаются только постфактум.

Финальный твист сюжета и вовсе переворачивает все с ног на голову, заставляя пересмотреть весь роман с точки зрения концовки. И это круто. Мне понравилось! Несложно представить реакцию фандома на выход «Убика» в тот далекий год, как и эффект, который он мог произвести на читателя.

Даже спустя 51 год после публикации он способен вызывать «вау-эффект». Его влияние на фантастику также очень легко проследить. Самые простые примеры — трилогия «Матрица», и фильм «Начало» Кристофера Нолана. Центральная идея всей книги — эмпатия, способность сопереживать. Это высшее чувство, которое даровано человеку природой.

Но эмпатия в описанном автором обществе по большей части какая-то холодная, ненастоящая. Это фетиш общества потребления, вроде крутого телефона, красивой машины или кольца с бриллиантом, обязательно настоящим, а то ведь искуственный камень не приносит такого же ощущения собственной значимости, хотя блестит абсолютно так же.

Животные в этом обществе превратились в какие-то модные аксессуары, которыми можно хвастаться перед знакомыми. С другой стороны, есть практически впадающий в истерику Изидор при виде совершающегося издевательства над пауком.

Мне кажется, это кульминационый момент книги и то, как автор его выписал, преисполнило меня уважением к нему — как к писателю, который умело управляет чувствами читателя по лицу катились слезы и просто как к человеку, который разделяет чувства Изидора. К этому могу добавить еще и придуманный им тест на эмпатию — поедание живых устриц, бросание живых раков в кипяток, шкура медведя на полу Можно было бы еще добавить рыбалку и охоту — убийство ради развлечения.

Получается, что людей, которые не видят в этом ничего особенного и воспринимают это как сущий пустяк, автор лишает способности сопереживать и права называться «настоящим человеком». Очень смело и достойно уважения. Теперь андроиды Как нестандартно преподнес автор эту проблему. Поначалу ожидаешь такой простой морали — андроиды такие же существа, как и мы, и имеют право на собственную самостоятельную жизнь не в качестве рабов.

Но все оказывается гораздо сложнее. Автор показывает их совсем в неприглядом свете. По ходу повествования они вызывают у читателя все большее отторжение, при чем такое, что начинаешь понимать весь смысл охоты на них и вроде бы даже одобрять ее.

Но и здесь не все так банально. Автор ставит следующий вопрос — почему к андроидам нельзя относиться если не как к людям, то хотя бы так же как животным, особенно учитывая такое трепетное отношение того общества к животным? Неужели, если тигр не способен сопереживать, он не заслуживает никакого сострадания? Неужели только поэтому его можно помещать в клетку, сажать на цепь, использовать для тяжелой работы и развлечения так называемого «человека»?

Неужели лев, убивающий маленьких ни в чем не повинных львят другого самца, жесток и безнравственен, и поэтому не заслуживает никакого сочувствия? Его таким создала природа, для него эти действия абсолютно осмысленны и оправданы. Вот и главный герой начинает понимать: «У нее были причины, с ее точки зрения. С точки зрения андроида». Линия Мерсера несколько сюрреалистична и запутана, но также наталкивает на размышления и заставляет по-другому взглянуть на религию. Даже самая откровенная ересь вроде астрологии может кому-то по-настоящему помогать, если человек в это верит.

Как емко и стройно выразил эту мысль Филип Дик в словах Мерсера: Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть «Им еще предстоит поломать голову, почему после разоблачения ничего не изменилось.

Да потому, что и ты, и я, мы оба все равно остались здесь. Я выведу тебя из Загробного Мира и буду идти рядом до тех пор, пока ты не потеряешь интереса к жизни и не захочешь покоя. Какая разница, что именно спасло психику Изидора в критической для него ситуации — старик-алкоголик или настоящий бог?

Имеет ли это значение, если с помощью своей веры Изидор смог выбраться из пропасти сумасшествия, после того как был вынужден созерцать страшные мучения живого существа?

Еще хочу отметить, казалось бы, совсем незначительный эпизод, где автор то ли специально высмеивает американский кредитно-потребительский идиотизм, то ли у него случайно так получилось. Ситуация: получив достаточно большую сумму денег, главный герой покупает дорогое животное в кредит. Они с женой долго сокрушаются, как же это дорого, и опасаются, что они с этим кредитом просто с голоду умрут. Через пять минут наш герой размышляет, что если у него получится заработать еще столько же, то он No comments, как говорится.

Филип Дик «Мы вам всё припомним». Читая рассказ, конечно невозможно не вспомнить и фильм. В фильме из рассказа взята только завязка, а продолжение является плодом творчества авторов сценария. Несмотря на такое расхождение в сюжетах, это тот редкий случай, когда фильм по мотивам получился не хуже своего прототипа. Если бы в фильме попытались воспроизвести сюжет рассказа, то скорее всего получилась бы обычная экранизация, которая проигрывала бы по сравнению с оригиналом. Однако получилось совершенно самостоятельное произведение, поэтому теперь у нас есть отличный фильм и отличный рассказ.

Что мне нравится в творчестве Филипа Дика — это кинематографичность его произведений и актуальность идей. Большинство его произведений вращаются вокруг тем памяти, адекватности восприятия реальности, государственных структур и больших корпораций. Будущее в его произведениях не сулит ничего хорошего простому человеку. В этом обречённом и пессимистичном будущем человек, конечно, не будет испытывать недостатка в пропитании, одежде, жилье или удовольствиях. Однако в этом будущем человек утратит собственную идентичность.

Его легко можно будет заменить на другого человека, а то и на робота. Его память легко может быть отредактирована, а сам он будет безмерно одинок.

В этом рассказе имеется всё перечисленное. Главный герой не находит понимания у своей жены и прибегает к помощи технологий, для того чтобы обрести хотя бы суррогат того, о чём он мечтает — побывать на Марсе. Внезапно дело принимает неожиданный оборот — в клинике не могут привить ему новую память на место имеющейся, потому что имеющаяся уже является результатом редактирования его настоящей памяти.

Ну и конечно, дело тут не обошлось без влиятельных государственных структур Повторяться особой нужды нет: один из лучших, если не лучший — по крайней мере, самый реалистичный — роман Дика. Институты, авторитет которых Сартр оспаривал в своих работах и выступлениях, ответили агрессивно.

Католическая церковь в году внесла все произведения Сартра в свой Индекс запрещенных книг, начиная с его великого философского труда «Бытие и ничто» и заканчивая романами, пьесами и эссе. Они справедливо опасались, что его рассуждения о свободе заставят людей усомниться в своей вере.

В список также был добавлен еще более провокационный феминистский трактат Симоны де Бовуар «Второй пол»1. Логично, что экзистенциализм не понравился консерваторам; удивительнее то, что его возненавидели и марксисты. Сегодня Сартра часто вспоминают как 1 Азбука, М. В конце концов, если люди продолжают думать о себе как о свободных индивидах, как может быть возможна правильно организованная революция? Марксисты считали, что человечеству суждено развиваться по определенным ступеням к социалистическому раю; это не оставляло места для идеи о персональной ответственности за свои поступки.

Подобные нападки лишь способствовали привлекательности экзистенциализма для молодых бунтарей, принявших его как образ жизни и модный ярлык. С середины х годов слово «экзистенциалист» стало использоваться как нарицательное для всех, кто практиковал свободную любовь и допоздна танцевал под джаз. Как заметила в своих воспоминаниях актриса и посетительница ночных клубов Анн-Мари Казалис: «Если вам было двадцать в году, то после четырех лет оккупации свобода означала также свободу ложиться спать в 4 или 5 часов утра.

Это значило оскорблять старших и нарушать порядок вещей. И также могло означать свободное общение с представителями всех рас и классов». Философ Габриэль Марсель слышал, как одна дама в поезде сказала: «Месье, какой ужас, экзистенциализм! У меня есть друг, и его сын-экзистенциалист живет на кухне с негритянкой! Сартр и де Бовуар много лет жили в дешевых отелях Сен-Жермен и целыми днями писали, сидя в кафе, в основном потому, что там было теплее, чем в неотапливаемых гостиничных номерах.

Flore был лучшим, поскольку его владелец позволял им иногда работать в отдельной комнате наверху, когда любопытные журналисты или прохожие становились слишком назойливы.

Но им также нравились оживленные столики внизу, по крайней мере, в первые дни: Сартру нравилось работать в людных местах, среди шума и суеты. Они с де Бовуар собирались вместе с друзьями, коллегами, художниками, писателями, студентами и любовниками и наперебой разговаривали, связанные лентами сигаретного или трубочного дыма. После кафе можно было отправиться в подвальные джаз-клубы: в Lorientais группа Клода Лютера играла блюз, джаз и регтайм, а звездой клуба Tabou был трубач и романист Борис Виан.

Там танцевали под рваные ритмы джаз-бенда или спорили об аутентичности в темном углу, слушая прокуренный голос подруги и музы Казалиса, Жюльетты Греко, которая прославилась после приезда в Париж в году.

Она, Казалис и Мишель Виан жена Бориса наблюдали за новыми посетителями Lorientais и Tabou и отказывали во входе всем, кто выглядел неуместно, — хотя, по словам Мишель Виан, они принимали любого, «лишь бы он был интересным — то есть если у него под мышкой была книга». Среди завсегдатаев были и авторы этих книг, в частности, Раймон Кено и его друг Морис Мерло-Понти, которые открыли для себя мир ночных клубов благодаря Казалису и Греко.

Она говорила, что впервые отрастила длинные волосы, чтобы согреться в военные годы; де Бовуар говорила так же о своей привычке носить тюрбан. Экзистенциалисты носили брошенные рубашки и плащи; кто-то из них придерживался стиля, напоминающего прото-панк. Один молодой человек, согласно журналистскому отчету, ходил с «полностью изорванной на спине рубашкой». И самое главное, они сделали самым культовым среди экзистенциалистов предметом одежды черную шерстяную водолазку.

В этом бунтарском мире, как и у парижской богемы и дадаистов предыдущих поколений, все опасное и провокационное было хорошим, а все милое и буржуазное — плохим. Де Бовуар с удовольствием рассказывала историю о своем друге, нищем немецком художнике-алкоголике по прозвищу Вольс от Альфредо Отто Вольфганга Шульце, его настоящего имени , который скитался по району, живя на подачки и собирая объедки.

Однажды он пил с Бовуар на террасе бара, когда к нему подошел состоятельного вида господин и заговорил с ним. После того как мужчина ушел, Вольс смущенно повернулся к Бовуар и сказал: «Извините, этот парень — мой брат, банкир! Возможно, сегодня, после десятилетий подобных контркультурных инверсий, подобный поворот событий кажется менее странным, но в то время он был способен шокировать одних и восхищать других. Журналисты, чьим хлебом были пикантные истории об экзистенциалистской среде, проявляли особый интерес к любовной жизни де Бовуар и Сартра.

Оба охотно пользовались этой свободой. Позже у де Бовуар были серьезные отношения, в том числе с американским писателем Нельсоном Олгреном и с Клодом Ланцманом, французским режиссером, снявшим девятичасовой документальный фильм «Шоа» о Холокосте. Как женщину, де Бовуар осуждали за ее поведение более строго, но Сартру тоже доставалось от прессы за его многочисленные похождения. В одной из статей в журнале Samedi-soir в году утверждалось, что он затаскивал женщин в спальню, предлагая им понюхать камамбер.

Да, достать хороший сыр в году было непросто. В действительности Сартру не нужно было размахивать сыром, чтобы затащить женщин в постель. Глядя на его фотографии, можно удивиться, но его успех был связан не столько с его внешностью, сколько с его интеллектуальной энергией и уверенностью. Он увлеченно рассказывал о своих идеях, но мог и повеселиться: прекрасно пел «Old Man River» и другие джазовые хиты, играл на пианино и изображал Дональда Дака.

Раймон Арон писал о Сартре в школьные годы, что «его уродство исчезало, как только он начинал говорить, как только его интеллект прятал прыщи и отеки с его лица». Другая знакомая, Виолетта Ледюк, соглашалась, что его лицо не могло быть уродливым, потому что оно излучало его гений, а также обладало «честностью извергающегося вулкана» и «щедростью только что вспаханного поля».

Скульптор Альберто Джакометти, делая эскиз Сартра, воскликнул во время работы: «Какая плотность! Какие сильные линии! Для Сартра и де Бовуар открытые отношения были не просто личной договоренностью, это был философский выбор.

Они хотели воплотить свою теорию свободы в жизнь. Буржуазная модель брака с ее строгими гендерными ролями, замалчиваемыми изменами, стремлением к накоплению имущества и рождению детей их не привлекала. Сами они потомство не заводили, мало чем владели и даже никогда не жили вместе, хотя ставили свои отношения превыше всего и встречались почти каждый день, чтобы работать бок о бок. Они воплощали свою философию в реальной жизни и другими способами. Оба считали, что нужно посвятить себя политической деятельности, и предоставляли свое время, энергию и славу в распоряжение любого, чью деятельность они поддерживали.

Молодые друзья обращались к ним за помощью в начале карьеры и за финансовой поддержкой: де Бовуар и Сартр имели своих протеже. Они писали полемические статьи и публиковали их в основанном ими вместе с друзьями в году журнале Les Temps modernes. С тех пор газета претерпела несколько трансформаций, включая переход к более умеренной политике и почти полное банкротство, но оба издания продолжают выходить и сейчас по крайней мере, когда я писал эту книгу.

В то время как их статус рос и все вокруг стремились утащить их в мейнстрим, Сартр и де Бовуар упорно продолжали оставаться интеллектуальными аутсайдерами. Ни один из них не стал академиком в общепринятом смысле этого слова. Они жили школьным преподаванием или тем, что сегодня назвали бы фрилансом.

Когда Сартру предлагали орден Почетного легиона за участие в Сопротивлении в году и Нобелевскую премию по литературе в году, он отказывался от наград, ссылаясь на то, что писатель должен оставаться независимым от чужих интересов и влияний. Де Бовуар отказалась от ордена Почетного легиона в году по той же причине.

В году Франсуа Мориак выдвинул кандидатуру Сартра для избрания во Французскую академию неясно, куда конкретно , но Сартр отказался и от этого. Переплетение жизни и философии также заставляло его интересоваться жизнью других людей.

Он стал новатором-биографом, опубликовав жизнеописания совокупным объемом порядка двух миллионов слов, среди которых сочинения о Бодлере, Малларме, Жене и Флобере, а также мемуары о собственном детстве. Де Бовуар тоже по крупицам собирала собственный опыт и жизнь своих друзей, оформив все это в четыре богатых тома автобиографии, дополненных одним мемуаром о матери и еще одним — о последних годах жизни с Сартром. Переживания и чудачества Сартра нашли свое отражение даже в его самых серьезных философских трактатах.

Это привело к неожиданным результатам, учитывая, что его личный жизненный опыт варьировался от неприятных мескалиновых флешбэков и ряда неловких ситуаций с возлюбленными и друзьями до причудливых одержимостей деревьями, вязкими жидкостями, осьминогами и ракообразными. Тема философии — все, что вы переживаете, и то, как вы это переживаете. Подобное переплетение идей и образа жизни имело давнюю историю, хотя экзистенциалисты придали ему новые краски.

Античные стоики и эпикурейцы практиковали философию не ради поиска знаний или мудрости, а как средство улучшения жизни. Философски размышляя о превратностях жизни, они считали, что смогут возвыситься над обстоятельствами, стать более стойкими и лучше справляться с горем, страхом, гневом, разочарованием или тревогой. В хранимой ими традиции философия — это не абстрактное интеллектуальное занятие и тем более не набор дешевых приемов в духе «помоги себе сам», а дисциплина для выстраивания полноценной, ответственной человеческой жизни.

С течением веков философия трансформировалась в дисциплину, которой занимались в академиях или университетах ученые, порой даже гордившиеся изысканной бесполезностью своей дисциплины.

Тем не менее традиция философии как образа жизни продолжала существовать за кулисами официоза, и часто ей занимались чудаки, имевшие мало отношения к традиционным университетам.

Пара таких «отщепенцев» из XIX века оказали особенно сильное влияние на более поздних экзистенциалистов: Серен Кьеркегор и Фридрих Ницше. Ни один из них не был академическим философом: Кьеркегор не сделал университетской карьеры, а Ницше был профессором греческой и римской филологии, которому пришлось уйти на пенсию из-за проблем со здоровьем.

Оба были индивидуалистами, и оба — бунтарями по натуре, стремящимися выбить людей из привычной зоны комфорта. Скорее всего, оба были невыносимы при личном общении больше пары часов подряд.

Серен Кьеркегор, родившийся в Копенгагене в году, задал тон, впервые использовав слово «экзистенциальный» для обозначения мысли о проблемах человеческого существования.

Он включил его в громоздкое название работы года: «Заключительное ненаучное послесловие к Философским Крохам Мимически-Патетически-Диалектическая Компиляция. Экзистенциальный вклад Иоханнеса Климакуса ». Кьеркегор хорошо понимал нелепость и тяжесть человеческого бытия.

Все в его облике было неправильным, включая походку из-за искривления позвоночника, за что его враги жестоко над ним издевались. Мучимый религиозными вопросами и ощущающий себя изолированным от остального человечества, Кьеркегор большую часть времени находился в уединении. Однако время от времени он отправлялся принимать «народные ванны» на улицах Копенгагена, зазывая знакомых и увлекая их за собой в долгие философские прогулки.

Его спутники с трудом поспевали за ним, пока он шагал и разглагольствовал, размахивая своей тростью. Один из друзей, Ханс Брохнер, вспоминал, как во время прогулок с Кьеркегором «его все время несло то в сторону домов и подвальных лестниц, то в сторону сточных канав». Время от времени приходилось переходить на другую сторону, чтобы освободить место. Кьеркегор считал делом принципа выбивать людей из колеи. Кьеркегор был прирожденным подстрекателем.

Он ссорился со своими современниками, разрывал личные отношения и буквально из всего создавал проблемы. Он писал: «Абстракция бескорыстна, но для того, кто существует, его существование — высший интерес». Те же аргументы он применял и к своим знаменитым предшественникам.

К примеру, он не соглашался с Рене Декартом, основавшим философию нового времени утверждением Cogito ergo sum: Я мыслю, следовательно, я существую. По Кьеркегору, Декарт все понял с точностью до наоборот. Кьеркегор же считал, что человеческое существование стоит на первом месте: оно является отправной точкой для всего, что мы делаем, а не результатом логического вывода, который делал Декарт.

Мое существование активно: я живу им и выбираю его, и это предшествует любым моим выводам о себе. Более того, мое существование — мое: оно личное. У Декарта «я» общее: оно может относиться к кому угодно, но «я» Кьеркегора — это «я» мучимого сомнениями, страдающего неудачника. Он также не соглашался с Гегелем, чья философия представляла мир диалектически развивающимся через последовательность «форм сознания», каждая стадия развития которых сменяет предыдущую, пока все они не возвысятся до «абсолютного духа».

Гегелевская «Феноменология духа»1 приводит нас к кульминации столь же грандиозной, как и библейское Откровение, но вместо того, чтобы отправить каждого в Ад или в Рай, она погружает всех нас во вселенское сознание. Кьеркегор противопоставил Гегелю типично не1 Азбука, М. Что, если я откажусь растворяться и буду настаивать на том, чтобы оставаться самим собой?

Сартр читал Кьеркегора и был очарован его воинственным настроем и бунтом против великих философских систем прошлого. Он также позаимствовал у датчанина специфическое использование слова «экзистенция» для обозначения человеческого способа существования, в котором мы создаем сами себя, на каждом шагу делая выбор «или-или». Сартр согласился с Кьеркегором в том, что этот постоянный выбор порождает всепроникающую тревогу, напоминающую головокружение при взгляде на обрыв.

Это не столько страх падения, сколько страх неуверенности в том, что ты не сбросишься сам. Голова кружится; хочется за что-нибудь ухватиться, к чему-то себя привязать — но вы не можете так легко защитить себя от опасности, исходящей от самой свободы. По его мнению, а также по мнению Сартра, вся наша жизнь проходит на краю пропасти.

Однако Сартр не мог принять некоторые другие аспекты мысли Кьеркегора. Согласно Кьеркегору, ответом на «муки» является прыжок веры в объятия Бога, вне зависимости от вашей уверенности в его присутствии. Это было погружение в «абсурд» — в то, что не может быть рационально доказано или оправдано. Сартру было не до этого. Он рано утратил свою веру: возможно, это произошло, когда ему было примерно одиннадцать лет и он стоял на автобусной остановке.

Он просто внезапно осознал, что Бога не существует. Вера так и не вернулась, и до конца жизни он оставался убежденным атеистом. То же произошло и с де Бовуар, которая отвергла свое традиционное религиозное воспитание. Они нашли близкую себе по духу философию у другого великого предшественника экзистенциалистов — Фридриха Ницше.

Мыслитель родился в Реккене в Пруссии в году и сделал блестящую карьеру в области филологии, но затем стал писать оригинальные философские трактаты и сборники афоризмов. Он направлял их против благочестивых догм как христианства, так и традиционной философии: для него и то и другое было своекорыстной вуалью, наброшенной на суровые реалии жизни. Ницше считал необходимыми не высокие моральные или богословские идеалы, а глубокую критику истории культуры через выстраивание «генеалогии», которая раскрывала бы причины того, почему люди стали такими, какими стали.

По его мнению, вся философия может быть даже переосмыслена как разновидность психологии или истории. Он считал, что каждый великий философ фактически не ведет обезличенный поиск знаний, а пишет «своего рода непроизвольные и бессознательные мемуары».

Изучение генеалогии нашей собственной морали не поможет нам убежать или превзойти себя. Но оно может позволить яснее увидеть наши иллюзии и вести более насыщенное, полное существование.

В этой картине нет Бога, потому что люди, придумавшие Бога, сами Его и убили. Теперь все зависит только от нас. Жить следует не в вере, а в собственной жизни, утверждая каждое мгновение таким, какое оно есть, без сожалений о несбывшемся и не затаивая злобы на других или судьбу. Ницше не успел приложить свои идеи к реальности, но не потому, что ему не хватило смелости, а потому, что его предало собственное тело. После странного происшествия на улицах Турина в январе года, во время которого как гласит история он с рыданиями бросился на шею побитой извозчиком лошади, Ницше впал в необратимое слабоумие и остаток жизни провел инвалидом.

Он умер в году, не подозревая, какое влияние его видение человеческого существования однажды окажет на экзистенциализм и другие последующие течения. Возможно, Ницше бы не удивился: пусть его эпоха не сумела понять его гений, однако он всегда ощущал, что этот день когда-нибудь наступит.

Ницше и Кьеркегор были предвестниками современного экзистенциализма. Они стали первооткрывателями атмосферы бунта и разочарования, создали новое определение существования как выбора, действия и самоутверждения и исследовали муки и трудности жизни. Они также работали в убеждении, что философия — это область знаний. Это и была сама жизнь — жизнь каждого человека.

Вобрав в себя эти старые идеи, новые экзистенциалисты продолжили вдохновлять свое и последующие поколения схожим посланием, вестью индивидуализма и нонконформизма. На протяжении второй половины двадцатого века экзистенциализм давал людям повод отбросить шаблоны и изменить свою жизнь.

Самым революционным экзистенциалистским произведением стала новаторская феминистская работа Симоны де Бовуар «Второй пол», опубликованная в году. Анализ опыта и жизненного выбора женщин, а также истории патриархального общества в целом, призывал женщин повысить уровень самосознания, усомниться в общепринятых идеях и привычках и взять свое существование под контроль.

В то время книга считалась шокирующей, не в последнюю очередь благодаря главе о лесбийстве — хотя мало кто тогда знал, что у самой де Бовуар были сексуальные отношения с представителями обоих полов.

Сартр также выступал за права сексуальных меньшинств, хотя он всегда настаивал на том, что сексуальность — это вопрос выбора, что расходилось с мнением многих представителей сексуальных меньшинств, считавших, что они такими родились. Как бы то ни было, философия экзистенциализма давала им стимул жить так, как им кажется правильным, а не пытаться соответствовать представлениям окружающих. Угнетенным по признаку расы или класса, а также борцам c колониализмом экзистенциальная мысль предложила сдвинуть перспективу — почти буквально, поскольку Сартр предложил оценивать ситуации в зависимости от того, как они выглядят в глазах наиболее угнетенных или наиболее страдающих.

Мартин Лютер Кинг-младший был в числе зачинателей борьбы за гражданские права, которые заинтересовались этой идеей. Работая над своей философией ненасильственного сопротивления, он читал Сартра, Хайдеггера и немецко-американского теолога-экзистенциалиста Пауля Тиллиха. Никто не станет утверждать, что экзистенциализм стал причиной всех социальных изменений середины XX века. Но, настаивая на свободе и подлинности, он дал импульс радикалам и протестующим.

Как заметил сам Сартр, демонстранты на баррикадах года требовали ничего и всего одновременно — то есть они требовали свободы. К году большая часть одетых в рваные рубашки ночных тусовщиков с подведенными глазами конца х годов давно угомонилась, но только не Сартр и де Бовуар.

Эти двое шли в первых рядах демонстраций, стояли на баррикадах Парижа, выступали перед рабочими и студентами на пикетах, несмотря на некоторое недоумение по поводу образа мыслей нового поколения. Из всех интеллектуалов, жаждавших принять в этом участие, именно миниатюрному, но весьма уверенному в себе Сартру дали микрофон и вывели к толпе.

Сперва он показался у окна, чтобы обратиться к студентам во дворе снаружи, словно Папа Римский в Ватикане, а затем его провели в переполненную аудиторию. Студенты толпились внутри, кто-то залезал на статуи — «были студенты, сидевшие на руках Декарта, другие — на плечах Ришелье», — писала де Бовуар. Громкоговорители на колоннах в коридорах передавали выступление с улицы.

Появилась телекамера, но студенты кричали, чтобы ее убрали. Сартру приходилось перекрикивать толпу даже через микрофон, но постепенно публика успокоилась и принялась слушать уже немолодого мыслителя.

После выступления Сартра засыпали вопросами о социализме и о постколониальных освободительных движениях. Де Бовуар беспокоилась, что он застрял там навечно. Сартру на тот момент было шестьдесят три года. Его аудитория по большей части годилась ему во внуки. Мало кто из них помнил конец войны, не говоря уже о первых годах х, когда он начинал размышлять о свободе и бытии.

Они видели в Сартре скорее живое национальное достояние, чем одного из своих. И все же в некотором выходившем за рамки политического активизма смысле они были обязаны ему даже больше, чем сами понимали. Сартр протянул мост между ними и собственным поколением разочарованных студентов конца х годов, которым надоела учеба и хотелось «разрушительных» новых идей.

Кроме того, он связал их с целым рядом бунтарей от философии: с Ницше, Кьеркегором и другими. Сартр был мостом ко всем традициям: он их разобрал, модернизировал, персонализировал и изобрел заново.

И все же он всю жизнь настаивал, что важно не прошлое, а будущее. Нужно продолжать двигаться вперед, создавать грядущее: воздействовать на мир и менять его к лучшему. Его преданность идее будущего оставалась неизменной, даже когда к семидесяти годам он начал слабеть, терять остатки зрения, плохо слышать и путаться в мыслях — и в конце концов поддался тяжести лет.

Спустя двенадцать лет после взятия Сорбонны Сартр последний раз появился на публике. Это были его похороны 19 апреля года, на которые собралась огромная толпа. Похороны проходили совсем не так, как традиционные: Сартр терпеть не мог официоза и помпезности, и организаторы остались верны его принципам. Так или иначе, прощание с философом, безусловно, стало масштабным общественным событием.

Цветы подрагивают и колышутся, словно кораллы, когда машина вклинивается в массу людей. Люди впереди спешат, чтобы дать машине проехать.

За грузовиком едет катафалк, внутри которого находится гроб. Там же — сопровождающие, Симона де Бовуар и еще несколько близких людей. Камера фокусируется на одной розе, прикрепленной кем-то к дверной ручке катафалка. Затем выхватывает уголок черной ткани, накинутой на гроб, украшенный одной буквой «S». Комментатор сообщает, что в церемонии участвуют около 50 человек; примерно 30 из них выстроились на трех километрах улиц между больницей и кладбищем Монпарнас, а еще 20 ждут на самом кладбище.

Как и студенты в году, некоторые люди на кладбище забрались на колени или головы мемориальных фигур. Без происшествий не обошлось: один человек упал в открытую могилу, и его пришлось вытаскивать. Машины подъезжают и останавливаются; видно, как носильщики извлекают гроб и несут его к могиле, с трудом проталкиваясь и сохраняя достоинство. Маленький неловкий момент: носильщик снимает шляпу, затем понимает, что он такой один, и надевает ее обратно. В могилу опускают гроб, скорбящие проходят вперед.

Кто-то подвигает Симоне де Бовуар стул; она садится. Симона выглядит потрясенной и измученной, на ее волосы повязан платок; она пила успокоительные.

Бовуар опускает в могилу один цветок, другие бросают еще цветы, под которыми гроб быстро скрывается. Засняли только первую из двух церемоний.

На следующей неделе, когда все затихло, гроб выкопали, находящийся в нем гроб меньшего размера извлекли, а самого Сартра кремировали. Первые похороны Сартра проводились для общественности; на втором погребении присутствовали только близкие. Могила, в которой покоится прах де Бовуар, умершей шесть лет спустя, находится там же. На ней время от времени появляются цветы. С этими церемониями закончилась эпоха, а вместе с ней и личная история, которая вплела Сартра и де Бовуар в жизнь очень многих людей.

В снятой на пленку толпе можно увидеть самые разные лица: старые и молодые, черные и белые, мужчин и женщин. Среди них студенты, писатели, люди, помнящие его деятельность в Сопротивлении в военное время, члены профсоюзов, чьи забастовки он поддерживал, активисты движения за независимость в Индокитае, Алжире и других странах, чтящие его вклад в свои кампании.

Для кого-то похороны переросли в марш протеста: Клод Ланцман позже назвал их последней из великих демонстраций года. Но многие пришли туда только из любопытства или случайно, или же потому, что Сартр повлиял на какой-либо аспект их жизни, или потому, что уход из жизни столь выдающегося философа просто требовал некоего жеста участия.

Я пересматривала видео минимум десяток раз, вглядываясь в низкокачественные изображения множества лиц и задаваясь вопросом: что же для каждого из них значили экзистенциализм и Жан-Поль Сартр? Я знаю только то, что они значили для меня. Книги Сартра изменили и мою жизнь, пусть и косвенно, исподтишка. Новости о его смерти и похоронах в году прошли мимо меня, хотя к тому времени — в семнадцать лет — я уже вовсю симпатизировала экзистенциалистам.

Я увлеклась Сартром за год до этого. Мне также понравилась аннотация, в которой «Тошнота» называлась «романом об отчуждении личности и тайне бытия». Я не понимала, что значит «отчуждение», хотя в то время была его живым примером. Однако я не сомневалась, что книга мне понравится. Так и вышло: начав читать, я сразу же прониклась ее главным героем Антуаном Рокентеном, мрачным аутсайдером, коротающим дни в безрадостном блуждании по провинциальному приморскому городку Бувиль написанному по образцу Гавра, где Сартр работал учителем.

Рокентен сидит в кафе и слушает блюз в записи вместо того, чтобы заняться биографией, которую он должен написать. Он гуляет по берегу моря и бросает камешки в его серые, похожие на кашу глубины.

Он идет в парк и смотрит на шишковатый корень каштана, который кажется ему выделанной кожей и грозит поглотить его своей непроницаемой мощью бытия. Но что это было за «бытие»? Меня никогда не поражало бытие корня каштана, я даже не задумывалась о том, что что-то обладает бытием. Я пробовала ходить по скверам в своем родном провинциальном городке Рединг и всматриваться в какое-нибудь дерево до помутнения в глазах.

Это не работало; мне чудилось, что я вижу какое-то движение, но это был всего лишь ветерок в листьях. И все же, глядя на нечто столь пристально, я испытывала некое озарение. С тех пор я стала пренебрегать учебой, чтобы просто «существовать». Я и раньше отличалась склонностью к прогулам, а под влиянием Сартра стала еще более упорной прогульщицей, чем когда-либо. Там я многому научилась — гораздо большему, чем то, что я когда-либо слышала в классе. Сартр научил меня отстраняться от жизни.

Отстранение — недооцененная и порой полезная реакция на мир. С другой стороны, он же побудил меня изучать философию.

Значит, нужно было сдавать вузовские экзамены, поэтому в последний момент я с неохотой взялась за учебную программу и проскочила. Я поступила в Эссекский университет, где получила степень по философии и познакомилась с другими работами как Сартра, так и много кого еще. Я попала под чары Хайдеггера и начала защищать докторскую диссертацию по его трудам — чтобы в итоге снова бросить учебу, совершив второй акт исчезновения.

Опыт студенчества изменил меня еще раз. Мне удавалось проводить дни и вечера более или менее так же, как делали это экзистенциалисты в своих кафе: читать, писать, пить, влюбляться и охладевать, заводить друзей и обсуждать свои мысли. Мне все это нравилось, и я думала, что моя жизнь навсегда останется одним большим экзистенциалистским кафе. С другой стороны, я понимала, что экзистенциалисты уже давно вышли из моды. К м годам они уступили место новым поколениям структуралистов, постструктуралистов, деконструктивистов и постмодернистов.

Эти философы, казалось, относились к философии как к игре. Они жонглировали знаками, символами и значениями; они выдергивали странные слова из текстов друг друга, чтобы обрушить всю конструкцию. Они отыскивали все более тонкие и маловероятные оттенки значений у писателей прошлого. Головокружительность свободы и муки существования стали позорищем. Биографию вынесли за скобки, потому что за скобками оказалась сама жизнь.

Опыт должен быть исключен; антрополог-структуралист Клод Леви-Стросс в особенно пренебрежительном тоне писал, что основанная на личном опыте философия — это «метафизика продавщицы». Целью гуманитарных наук было «расщепить человека», говорил он, и, очевидно, в этом же состояла цель философии. Новые мыслители могли вдохновлять, но они также возвращали философию в абстрактный ландшафт, лишенный живых, активных, страстных существ — людей, вышедших на передний план в эпоху экзистенциализма.

После второго отчисления я порой погружалась в книги по философии, но уже не могла уделять им достаточно внимания. Мои прежние фавориты оставались на дальних полках книжного шкафа, отчего он напоминал полку с приправами на кухне демиурга: «Бытие и небытие», «Бытие и время», «О времени и бытии», «Тотальность и бесконечность».

Доставала я их, однако, редко, пока несколько лет назад не взяла с полки сборник эссе Мориса Мерло-Понти в поисках работы о писателе эпохи Возрождения Мишеле де Монтене. Мерло-Понти был другом Сартра и де Бовуар пока они не разругались и феноменологом, специализировавшимся на вопросах тела и восприятия.

Также он был блестящим эссеистом. Я отвлеклась от Монтеня на другие эссе в этом томе, а затем на ключевую работу Мерло-Понти «Феноменология восприятия»1. Я заново открыла для себя смелость и богатство его мысли. Неудивительно, что мне всегда нравилось подобное! Сейчас я перечитала ее целиком. В конце концов я вернулась к монументальному Хайдеггеру. По мере того как я читала, меня не покидало жуткое ощущение, что я снова сливаюсь со своей двадцатилетней «я», тем более что мои экземпляры книг были заполнены чудаковатыми юношескими пометками этого «я».

Однако мое нынешнее «я» также видело эти заметки, порой делая критические или язвительные комментарии. В процессе чтения «я» сменяли друг друга, то ссорясь, то приятно удивляясь, то находя друг друга смешными. Я осознала, что изменилась за эти двадцать пять с лишним лет, но и мир тоже не стоял на месте. Некоторые из столь модных движений, отправивших экзистенциализм в отставку, уже и сами успели устареть и прийти в упадок.

Если это так, то возвращение к экзистенциалистам, с их смелостью и энергией, в определенной степени освежает восприятие. Эти философы не сидели в башнях слоновой кости, поигрывая знаками.

Они задавали важные вопросы о том, что значит жить подлинной, полноценной человеческой жизнью, оказавшись в этом мире с таким множеством других людей, которые в свою очередь также пытаются жить.

Они задавали вопросы о ядерной войне, о нашем отношении к природе, о насилии и сложности международной политики в опасные времена. Многие из них жаждали изменить мир и задавались вопросом, на какие жертвы мы готовы пойти ради этой цели. Те из них, кто были атеистами, спрашивали, как мы можем осмысленно жить в отсутствие Бога. Их волновали страдания, неравенство и эксплуатация, и они задавались вопросами о том, что можно сделать с этим злом.

В рамках всех этих вопросов они интересовались, что могут сделать отдельные люди и предложить сами философы. Они также спрашивали, что такое человек, учитывая возросшее за последнее столетие понимание физиологии мозга и химии тела.

Если мы находимся в зависимости от наших нейронов и гормонов, о какой свободе идет речь? Что отличает человека от других животных? Является ли это лишь разницей в уровне интеллекта или же существует и качественное отличие?

Как нам стоит о себе думать? И прежде всего они задавались вопросами свободы, которую некоторые из них считали темой, стоящей во главе всех остальных, и интерпретировали свободу как лично, так и политически. В годы после заката экзистенциализма эта тема исчезла из поля зрения в некоторых частях света — может быть, потому, что великие освободительные движения х и х годов добились весьма многого в деле развития гражданских прав, деколонизации, женского равноправия и прав меньшинств.

Казалось, что эти кампании добились желаемого и говорить о политике свободы уже не имеет особого смысла. В интервью года французский ученый Мишель Конта вспоминал Сартра х годов как человека, который дал ему и его поколению «чувство свободы, направлявшее нашу жизнь», но тут же добавил, что эта тема уже давно не актуальна.

Однако на момент написания этой книги прошло уже шестнадцать лет с того интервью, и свобода снова в центре внимания. Возможно, мы снова созрели для того, чтобы говорить о свободе — а говорить о ней в политическом плане означает говорить о ней и в собственной жизни. Вот почему, читая рассуждения Сартра о свободе, де Бовуар — о скрытых механизмах угнетения, Кьеркегора — о тревоге, Камю — о бунте, Хайдеггера — о технологии или Мерло-Понти — о когнитивных науках, иногда кажется, что читаешь сегодняшние новости.

Их философия по-прежнему интересна не потому, что она правильная или неправильная, а потому, что она напрямую касается жизни, и потому, что берется за два самых больших человеческих вопроса: что мы есть и что мы должны делать. Задавая эти два вопроса, большая часть экзистенциалистов — хотя и не все — опирались на собственный жизненный опыт. Но сам этот опыт был структурирован вокруг философии. Морис Мерло-Понти описал эту связь так: «Жизнь становится идеями, идеи возвращаются в жизнь».

Эта связь становилась особенно очевидной, когда они обсуждали свои идеи друг с другом, а делали они это часто. Как писал Мерло-Понти: «Дискуссия — это не обмен или противостояние идей, как если бы каждый сформировал свои собственные, показал их другим, посмотрел на них и вернулся, чтобы исправить их своими собственными Говорит ли человек громко или едва слышно, каждый говорит сразу всем, что он есть, своими «идеями», но также своими страстями, своими тайнами».

Их интеллектуальные баталии образуют длинную цепь антагонизма, пронизывающую историю экзистенциализма от начала до конца. В Германии Мартин Хайдеггер выступил против своего бывшего наставника Эдмунда Гуссерля, позже друзья и коллеги отвернулись от самого Хайдеггера. Когда философские гиганты Европы Сартр и Хайдеггер наконец встретились в году, встреча прошла скверно, и впоследствии они отзывались друг о друге с издевкой. Однако в иных случаях отношения, напротив, были необычайно близкими.

Самый яркий пример — это отношения между Сартром и де Бовуар, которые читали работы друг друга и обсуждали свои идеи почти каждый день. Де Бовуар и Мерло-Понти также дружили с подросткового возраста, а Сартр и де Бовуар при первой встрече с Камю были им очарованы. Если дружба рушилась, то, как правило, из-за идей — чаще всего политических. Экзистенциалисты жили во времена крайних идеологий и крайних страданий, и они становились участниками событий в мире, хотели того или нет — хотя обычно хотели.

Поэтому история экзистенциализма так крепко вплетена в историю и политику Европы: в каком-то смысле это история европейского ХХ века. Феноменология неспроста появилась на заре Первой мировой войны. Философия Хайдеггера возникла из неспокойной ситуации в межвоенной Германии.

Его экзистенциализм, как и экзистенциализм де Бовуар, созрел во время Второй мировой войны, когда Франция прошла через поражение и оккупацию, а затем его паруса наполнились смелыми послевоенными настроениями.

Экзистенциалистские идеи влились в ширящийся поток нонконформизма х годов, а оттуда — в полноценный идеализм конца х годов. Все это время экзистенциалисты меняли свое видение мира по мере того, как менялся мир; смена взглядов делала их хоть и не самыми последовательными, но весьма интересными философами — даже с учетом того, что она не всегда вела их в правильном направлении.

Если кратко, экзистенциалисты «населяли» свои исторические и личные миры так же, как они населяли свои идеи. Это понятие «населенной философии» я позаимствовала у английской писательницы и философа Айрис Мердок, которая написала первую полноценную книгу о Сартре и была одной из первых последовательниц экзистенциализма хотя позже от него отошла.

Томэн и Тэя🏈 тгк: Пристанище Аллен

Она отметила, что мы не должны ожидать от философов-моралистов жизни в рамках собственных идей, словно в своде правил. Но мы можем ожидать, что они покажут личным примером, как их идеи воплощаются в жизнь. Мы должны иметь возможность заглянуть, так сказать, в окна философии и посмотреть, как живут придерживающиеся ее люди, как они там двигаются и как себя ведут. Девизы Мерло-Понти о «прожитых идеях» и «населенной философии» Айрис Мердок, а также причудливое повторение собственного прошлого опыта вдохновили меня рассмотреть историю экзистенциализма и феноменологии через сочетание философского и биографического.

Мне кажется, философия становится интереснее, когда она предстает в форме жизни. Аналогично я думаю, что личный опыт становится интереснее, когда о нем размышляют философски. Это будет рассказ о XX веке, поэтому я коснусь протоэкзистенциалистов Ницше и Кьеркегора совсем немного. Я также бегло расскажу о теологических экзистенциалистах и экзистенциальных психотерапевтах: их идеи увлекательны, но им стоит посвятить отдельные книги.

С другой стороны, такие люди, как Айрис Мердок, английский «новый экзистенциалист» Колин Уилсон, вовлеченный Норман Мейлер со своей «Экзистенциалистской партией», а также повлиявший на экзистенциализм писатель Ричард Райт, пройдя разными путями, встречаются на страницах этой книги.

Кто-то здесь лишь потому, что сыграл заметную роль в жизни других: философ-этик Эммануэль Левинас, отважный спаситель рукописей Герман Лео Ван Бреда, бросивший вызов режиму своей страны и погибший за это чешский феноменолог Ян Паточка. Двумя крупнейшими героями этой истории неизбежно являются Хайдеггер и Сартр — но читавшие «Бытие и время» или «Бытие и ничто» могут удивиться, обнаружив, что эти шедевры нарезаны тут на кусочки и перемешаны, как шоколадные крошки в печенье, а не рассмотрены целиком.

Французу и немцу, безусловно, есть что сказать, но их идеи — не единственное, чем примечателен экзистенциализм. Эти философы, вместе с Симоной де Бовуар, Эдмундом Гуссерлем, Карлом Ясперсом, Альбером Камю, Морисом Мерло-Понти и другими, представляются мне участниками многоязычной, многосторонней беседы, которая непрерывно велась с начала прошлого века и до его конца. Многие из них никогда не виделись. Заглядывая через панорамное окно нашего кафе, первые, кого вы видите, — увлеченные горячим спором фигуры с трубками в руках.

Вы слышите звон бокалов и чашек; между столиками снуют официанты. Вот большая компания: худощавый парень и изящная женщина в тюрбане пьют со своими молодыми друзьями. Сзади за более тихими столиками сидят еще несколько человек.

Несколько человек на танцполе; возможно, кто-нибудь пишет в отдельной комнате наверху. Где-то раздаются гневные голоса, но в тени слышен и шепот влюбленных. Мы можем войти и занять место: возможно, в передней, возможно, в неприметном уголке. Вокруг столько всего происходит, что непонятно, куда и смотреть. А теперь, пока не пришел официант Что же такое экзистенциализм? Не все книги об экзистенциализме пытаются найти ответ на этот вопрос, поскольку его трудно однозначно определить.

Ключевые мыслители так сильно расходились во мнениях, что, как ни старайтесь, обязательно кого-то исказите или вычеркнете. Более того, кто был экзистенциалистом, а кто нет — тоже не совсем ясно.

Одними из немногих, кто принял этот ярлык, были Сартр и де Бовуар, и даже они поначалу относились к нему с недоверием. Другие его, порой справедливо, отвергали. Кто-то из основных мыслителей этой книги был феноменологом, но не экзистенциалистом Гуссерль, Мерло-Понти , или экзистенциалистом, но не феноменологом Кьеркегор ; кое-кто не был ни тем, ни другим Камю , а кто-то был или тем, или другим, но потом передумал Левинас.

В любом случае, вот моя попытка дать определение того, чем же занимаются экзистенциалисты. Другие сущности являются тем, что они есть, но, как человек, я являюсь тем, что творю из себя в каждый момент времени. Я свободен — — и поэтому я отвечаю за все свои действия, — ошеломляющий факт, вызывающий — неотделимую от самого человеческого бытия тревогу.

Итак, давайте вернемся в год — в тот момент, когда Сартр отправился в Германию познакомиться с новыми философами, которые призывали его обратить внимание на коктейль на столе и на все остальное в жизни — то есть назад, к самим вещам.

Глава, в которой мы встречаем феноменологов Феноменологические поиски Сартра привели его в Берлин, но он мог бы найти очаг феноменологии ближе к дому, в небольшом городе Фрайбург-им-Брайсгау, на юго-западе Германии, сразу за французской границей.

С запада от Франции Фрайбург отделял Рейн, а с востока укрывал мрачный Шварцвальд — это был университетский город с населением около человек, частенько пополнявшийся пешими туристами и лыжниками, проезжавшими на каникулы в горы, — модное в х и х годах увлечение. Их можно было отличить по кованым ботинкам, загорелым ногам и ярким вышитым ремням подтяжек, а также пешеходным посохам с металлическими дисками, которые свидетельствовали об уже покоренных ими маршрутах.

Впрочем, помимо лыжников и приехавших учиться студентов, во Фрайбурге были и более «традиционные» обитатели, чья жизнь протекала на фоне величественных университетских зданий и высокого собора, песчаниковая башня которого была отделана словно кружева и светилась розовым цветом в лучах вечернего солнца. Дальше, за холмами, возвышались пригороды — в частности, северный анклав Церинген, где на крутых улицах стояли дома многих университетских профессоров.

На философском факультете последнего сформировалась влиятельная группа — феноменологи. Вначале это были последователи Эдмунда Гуссерля, возглавившего кафедру философии во Фрайбурге в году. Гуссерль привел с собой старых учеников и студентов и набрал на кафедру новых, так что Фрайбург оставался центром феноменологии даже после того, как ее основатель в году вышел на пенсию. Один из его учеников, блестящий молодой литовский еврей Эммануэль Левинас, чью книгу Сартр позже купит в Париже, назвал Фрайбург «городом феноменологии».

Путь Левинаса был типичен для многих новообращенных феноменологов. В году он изучал философию в Страсбурге за французской границей и однажды увидел, как кто-то читает книгу Гуссерля на улице.

Заинтересовавшись, он достал это издание и сразу же договорился о переводе, чтобы иметь возможность лично учиться у Гуссерля. Это полностью изменило его образ мышления. Как он писал: «Для встреченных мной во Фрайбурге юных немцев эта новая философия — больше, чем новая теория; это новый жизненный идеал, новая страница истории, почти новая религия». Сартр тоже мог бы стать членом этой банды.

Если бы он поехал во Фрайбург, то появилась бы возможность ходить в походы и кататься на лыжах и стать худым горцем, а не «настоящим маленьким Буддой», которым, по его словам, он стал за год, проведенный в Берлине с пивом и маульташеном1. Вместо этого он остался в столичном Французском институте, читая 1 М а у л ь т а ш е н — традиционное блюдо швабской кухни; большие пельмени или вареники из лапшевого теста с мясной начинкой из колбасного фарша, лука и размоченного белого хлеба или с вегетарианской начинкой из сыра со шпинатом.

Около года Сартр формулировал свои идеи «за счет Гуссерля», как он сам позже выразился, но так и не встретился с мастером лично. Гуссерль, вероятно, никогда о нем и не слышал. Возможно, это и к лучшему: не факт, что его впечатлило бы то странное варево, которое молодой французский экзистенциалист приготовил из его идей. Если бы мы, как Левинас, могли записаться на занятия Гуссерля во Фрайбурге в конце х и в е годы, то поначалу были бы разочарованы.

Он не выглядел и не звучал как гуру или даже основатель большого философского движения. Гуссерль был тихим человеком с деликатным взглядом и круглыми проволочными очками. В молодости у него были мягкие, вьющиеся светлые волосы, которые вскоре поредели, оставив на голове лысину над усами и аккуратной бородкой. Когда он говорил, то сопровождал речь навязчивой жестикуляцией: один из слушателей говорил, что Гуссерль напоминал ему «спятившего часовщика».

Другой свидетель, философ Ханс-Георг Гадамер, заметил, что «пальцы правой руки медленным круговым вращением обводили ладонь левой руки», когда Гуссерль излагал каждую мысль — он словно поворачивал идею на своей ладони, чтобы рассмотреть ее под разными углами. Сохранилась короткая запись года, где он уже пожилой: на ней Гуссерль гуляет с дочерью в саду и можно увидеть, как он покачивает рукой вверх-вниз во время разговора.

Гуссерль и сам осознавал свою склонность к компульсиям: он часто рассказывал, как ему в детстве подарили перочинный ножик, он был в восторге, но точил его так упорно, что полностью стер лезвие и остался с рукояткой. Эдмунд Гуссерль родился 8 апреля года в моравском городе Простейове или Прошнице, для таких немецкоговорящих, как он сам; сейчас этот город находится в Чешской Республике , в еврейской семье, но в юности перешел в лютеранство.

Его учеба в школе была отнюдь не блестящей. Бывший одноклассник рассказал биографу, что у юного Гуссерля была «привычка засыпать во время урока, все время приходилось его расталкивать, чтобы разбудить. Когда учитель звал его, он сонно вставал, зевал и озирался. Однажды он зевнул так сильно, что у него свело челюсть». Но такое случалось, только когда Гуссерль на уроке скучал.

Гораздо активнее он был на своем любимом предмете, математике, которую продолжил изучать уже в Лейпцигском университете. Но его товарищ по Моравскому университету Томаш Масарик впоследствии президент Чехословакии убедил Гуссерля поехать с ним в Венский университет, чтобы позаниматься у харизматичного преподавателя философии Франца Клеменса Брентано. В м Эдмунд приехал в Вену с намерением поучиться пару лет, однако Брентано настолько покорил его, что он решил посвятить свою жизнь философии.

Спать на занятиях ему больше не приходилось. Брентано был из тех учителей, что могли творить чудеса. Бывший священник, изучавший аристотелевскую философию, он оставил служение после того, как подверг сомнению новую доктрину папской непогрешимости, считая ее необоснованной.

Учительской ставки, которую Брентано занимал ранее, он тоже лишился.

Будучи безработным, он путешествовал по Европе в течение года, изучая различные идеи, в том числе из новой области экспериментальной психологии, и пришел к выводу, что подобные источники обогатят традиционную философию. Он поощрял своих студентов к отказу от традиций, критике великих философов прошлого и самостоятельному мышлению, не забывая при этом о методичности. Это сочетание и зажгло Гуссерля. Вооруженный новшествами Брентано, он приступил к собственной философской работе.

Последовал долгий и трудный период, в течение которого Гуссерль медленно строил свою карьеру в качестве приват-доцента — неоплачиваемого университетского преподавателя, выживая за счет внештатных гонораров, — обычный путь в немецкую научную жизнь. Вскоре у него появилась семья, которую нужно было содержать: он женился на Мальвине Штейншнайдер, еще одной перешедшей в протестантизм еврейке из его родного города.

У них появилось трое детей. Они принесли ему известность: он получил оплачиваемую работу в Геттингене, а затем, наконец, занял кафедру философии во Фрайбурге, который станет ему родным домом. Гуссерль приехал во Фрайбург в разгар Первой мировой войны, в году, и этот год был страшным для его семьи. Все трое выросших детей Гуссерля участвовали в войне: дочь, Элли, работала в полевом госпитале, а двое сыновей были на фронте.

Старший, Герхарт, был тяжело ранен, но выжил. Младшего сына, Вольфганга, убили под Верденом 8 марта года, ему было двадцать лет. Склонный к меланхолии Гуссерль погрузился в один из худших своих депрессивных эпизодов. В этот раз было труднее. Тем не менее во Фрайбурге ему было чем отвлечься. Помимо сочинений и преподавания, у философа появилась группа учеников, которые образовали своего рода гуссерлевскую лабораторию. Тут можно представить себе сонм феноменологов в белых халатах, химичивших на столах, но в основном их труд выглядел так: они писали, преподавали и занимались индивидуальными научными проектами.

Они редактировали ежегодник с публикациями текстов по феноменологии и вели базовые университетские занятия — «феноменологический детский сад», как назвала его одна из главных ассистенток, Эдит Штайн. Штайн была поражена тем, какой исключительной преданности Гуссерль ожидал от нее и других коллег. Она лишь слегка преувеличивала, когда шутила: «Я останусь с ним, пока не выйду замуж; замуж я выйду только за его ассистента, и с детьми будет то же самое».

Гуссерль отчасти был вынужден собственнически относиться к своим лучшим ученикам: лишь немногие из них — в их числе и Штайн — могли вообще читать его рукописи. Он использовал собственную адаптацию популярной формы стенографии — системы Габельсбергера, в исступлении заполняя тысячи страниц этим уникальным письмом.

Несмотря на щепетильность, он не упорядочивал свои записи. Старые проекты он бросал, тут же приступая к новым, которые, в свою очередь, тоже не заканчивал. Помощники работали над расшифровкой его черновиков и вычленением аргументации, но каждый раз, когда они возвращали ему текст для доработки, он просто переписывал его заново.

Философ всегда стремился увести свои мысли в какой-нибудь более загадочный и сложный уголок — туда, где еще никто не бывал. Философия для Гуссерля стала изнурительной, но захватывающей дисциплиной, которая требовала постоянной концентрации и усилий. Чтобы заниматься ею, писал он, «нужен новый способ смотреть на вещи» — способ, который снова и снова возвращает нас к нашему предназначению — «увидеть то, что стоит перед глазами, распознать и описать».

Это был привычный для Гуссерля стиль работы. Кроме того, это было идеальное определение феноменологии. Что же такое феноменология?

Первое слово очень простое: работа феноменолога заключается в том, чтобы описывать. Именно об этом Гуссерль постоянно напоминал своим ученикам. Это значило отбросить посторонние мысли, привычки, шаблоны мышления, предположения и общепринятые идеи, чтобы обратить внимание на то, что он называл «самими вещами». Мы должны направить на них взгляд и запечатлеть их именно такими, какими они выглядят, а не такими, какими мы хотим их видеть.

Вещи, тщательно описанные нами, называются феноменами — второе слово в определении. Слово «феномен» имеет для феноменологов особое значение: оно обозначает любую обыкновенную вещь, предмет или событие в том виде, в каком они воспринимаются опытом, а не в том, чем они могут быть или не быть в действительности.

Для примера возьмем чашку кофе.

• Мираж Фильм 2008 Смотреть Онлайн
• Волгоградский Проспект Рестораны
• Амир Фаррух Хашемян
• Музыка Темный Мир Равновесие
• Владимир Филатов Артист Московского Независимого Театра
• Последний Звонок Оксимирон Текст
• Тайный Мир Анны 2019