Блюстители порока печальный сонет
И имя их звучит Воспоминанием какой-то чудной были, И сердце мне щемит Он всё - мои мечты, мой чистый идеал И сердце, склонное к блаженству и надежде, - Как бы свое, потерянное прежде, Сокровище нашел во мне - и взял!.. Я ведь тоже слыхал кое—что про мужицкие восстания.
Топ 5 фильмов ужасов про замкнутое пространство. Красивые российские актрисы, которые ради искусства готовы на любые сцены в кино. Остросюжетные фильмы про схватку с дикой природой. Иосиф Кобзон близок к смерти. Располневшая Виктория Боня пиарит подругу. Отдых актрисы Спеллинг с детьми закончился судебным иском к отелю.
Телепрограмма Звезды кино Новости кино. Россия 1. ТВ Центр. Март ПН. Член союза кинематографистов Украины с года и России с года. Член правления Одесского отделения Союза Кинематографистов Украины.
В году награжден Знаком отличия Министерства Культуры Украины за плодотворный и доблестный труд. Юнгвальд-Хилькевич , оператор-постановщик В. Ноздрюхин-Заболотный дебют совместно с Феликсом Гилевичем приз за изобразительное решение фильма на фестивале в г. Торонто, Канада г. Полынников, оператор В.
Ноздрюхин-Заболотный г. Мотузко, оператор В. Ноздрюхин-Заболотный — г. Делиев, оператор В. Ноздрюхин-Заболотный 10 серий г. Юнгвальд-Хилькевич, оператор В. Фильмов оператор В. Ноздрюхин-Заболотный «Обратный эффект» «Печальный сонет» «Обитель в поднебесье» «Дело чести» «Издержки воображения» «Не самый лучший день, в конце сентября» «Расплата длиною в вечность» «Если б не было тебя, мама» г.
Павловский, оператор В. Новак, оператор В. Господь ожесточает его, дабы покарать. Желаю ему от души вдохновеннейшего красноречия. Так вот как! Надо устроить землю, но не слишком хорошо, дабы земля не сравнялась с раем! Удержите смех, друзья. Risum tcheatis. Или за несмышленных детей ты считаешь нас, Хименец?
Или, может разумный не увидеть, что либо возможен рай на земле, либо нет? Прими первое этой дилеммы. Рай на земле возможен, но что такое рай? Есть ли это просто сад между Тигром и Евфратом? Место, где плоды произрастают без садовника? Нет, рай есть место невинности, любви и общения с богом. Итак, что значит: рай возможен на земле? Это значит, что искупление, указанное Христом, закончено будет церковью, а даст то, о чем говорил Иоанн: царство божие на земле, на земле.
Новый Иерусалим, то, о чем возвещает ап. Павел, предвидя новую землю, но землю и новое небо над нею, но над нею — землею. И припомни, Хименец, пророчество божие через Исайю: «Благоволение его в страхе божием, и будет судить не по взгляду глаз своих и будет обличать не по слуху ушей своих; но будет судить бедных по правде, и будет решать дела смиренных на земле по справедливости; и поразит землю жезлом уст своих и умертвит нечестивого духом уст своих; и правда будет поясом на чреслах его и верность — на бедрах его.
И волк будет жить вместе с агнцем, и леопард будет лежать вместе с козленком; и телец, и лев, и вол будут вместе, и малое дитя поведет их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев будет есть солому, как вол; и грудное дитя будет играть над норою аспида, и отнятое от груди дитя положит свою руку на гнездо василиска.
Не буду делать ни зла, ни вреда по всей святой горе моей, потому что земля будет так наполнена знанием господа, как морское дно покрыто водою». О, дивные слова, о, поистине божественное вдохновение!
И если подобный рай на земле возможен заслугами святых, под коими разумею всех строителей общего блага, то неужели не снято в глазах господних итти по сему пути? Оставь же это, Хименец. Оставь это.
Кто этому поверит? И вспомни другое положение твоей дилеммы. Рай невозможен на земле, — почему же боишься ты устремления к нему, почему боишься для достижения что—то порвать, раз самое достижение немыслимо? Хименец — ловец разума, порыв к лучшему остановится только, когда самое лучшее будет достигнуто, но по достижении истинной цели порыв поистине ненужен.
Ангелы никогда не порываются: они и так в боге. Requiescunt in расе aeterna. Но ты намекаешь, тонкий доктор и лукавый, что мой рай есть благоустройство внешнее и что оно—то остановит благостроение душевное. О, хитрый, разве об этом говорю я? Не ты ли сказал: облегчим условия достижения святости. И ты же говоришь: повесим на шею одному гирю золотую, а на шею другому жернов сельский и пусть плывут.
Дабы облегчить воспарение духа, надо изгнать пресыщение одних и голод других. Если хочешь быть совершенным, сказал Спаситель, продай имущество твое и раздай бедным. Благоустройство земли, как я толковал тебе, и чего ты притворяешься, будто не понимаешь, заключается в том, чтобы трудом всех превратить землю в сад благоуханный и плодоносный и города в жилище прекрасное, самими стенами располагающее к мудрости и любви.
И о сем прочти у Иоанна, богослова. Так поддерживая эту основу бытия телесного немногими усилиями, освободишь большую часть силы всей: людей для жизни духовной. Тогда—то воспарим.
Зачем засоряешь дорогу уму? Зачем извращаешь пути сердца? Ухищряешься, ибо защищаешь богатство богатых правдой и неправдой. Делаешь вид богослужения. На деле же ты—то и служить Маммоне. Движение в толпе. Простолюдины, взволнованы. Дворянство и испанцы возмущены, доминиканцы сдержанно шепчутся между собой. Прославляешь бедность, чтобы бедняк был терпелив, пока вы стрижете его. Хуже подобные, чем фарисеи, ибо именем Христовым, и раем, и праведностью скрепляют мерзостную неправду жизни, от которой не только господь отвращает лик, но и солнце готово было бы уклонить лучи свои… Вы, богатые и знатные, слушайте меня: ваше богатство — золотые цепи, говорит иезуит: сбросьте же их.
Нет, вы не сбросите их, сладостны вам эти узы. Тогда вы, бедняки, соединяйтесь, чтобы снять с себя железные ржавые цепи, сбросить которые молит душа ваша. Господь всевышний и Владыко—солнце помогут вам, если вы сами поможете себе. Истинно говорю вам, вы великая сила божья.
Когда сплотитесь воедино, когда станете единым стадом — воздвигнется единый пастырь и поведет вас к земле обетованной. И не бойтесь разить, если придется, ибо Иисус Навин разил, и солнце остановилось, чтобы светить ему, так как он землю очищал от нечестивых.
Испанцы встают со своих мест, один выхватывает шпагу. Среди дворянства также шум и возмущение. Простолюдины мрачно сгружаются вокруг кафедры, Монахи встают со своих мест, взволнованные пререканиями между доминиканцами и иезуитами. Испанка, изыди, если не можешь слушать! В тебе сатана, он не выносит глагола истины! Изыди, гордая, ибо о таких, как ты, сказано в святом писании: возгордилась ты, дочь Сиона, и ходишь с вытянутою шеею, с нескромным взором, выступая с сладострастными движениями и гремя драгоценностями твоими, но Господь сделает плешивым темя дочери Сиона и обнажит срамоту ее.
Однако вы же христиане? Смотрите сюда прежде, чем уйдете от бича моих слов. Это ли ваш бог?
Обнаженный, исхлестанный плетью, гвоздями пригвожденный. Ваш ли это бог? Смотрите, друзья, на их шелка, и золото, и перья?.. И вспомните вчерашний день каждого из них. О, братья, калабрийцы, их ли это бог? Уйдите же. А вы, братья—монахи, сторонитесь тех среди вас, кто служит зверю. Это вы пойдете с крестами, с песнею впереди на рода, когда двинется новый Израиль из Египта, новые левиты нового Исхода. Иезуиты, вы извратили церковь, вы—то защитите ее? Вы подобны негодяю, который живет продажей тела матери своей.
Не слушайте, не слушайте его! Теперь же всем видно, что дьявол говорит его устами. Стащите его с кафедры! Иезуиты и дворяне бросаются, чтобы стащить Кампанеллу. Доминиканцы и народ, чтоб помочь ему. Мария голосом громким, покрывающим шум. Благословен муж господень! Благословен сын Солнца! Благословенна правда, шествующая в мир! И крики: Осанна! Заглушая бешенство противников, они передаются в партер и ложи и отовсюду кричат : Осанна!
И внезапно громозвучно и сладко раздается орган победной руладой и —. Внешний двор монастыри Стило. Вал с бастионом. На верху мортира. Около нее сторожевой с аллебардой. Несколько вооруженных людей сидят и спят.
У подножия вала лужайка, залитая солнцем. Поодаль Барбара и Мария около колодца разбирают целебные травы, насыпанные кучей между ними. Беппо и Чекко играют в кости на большой перевернутой кадушке. Как звонко петухи поют.
И цикады трещат. И травами этими пахнет. Хорошо… Живем у монахов сытно, а неприятель и не думает атаковать.
Скоро будет дождь… Если не ночью, так завтра утром… Зевает и приподнимается на локте. Кивает в сторону Марии.
Какая девка. Я хотел—было пощекотать, да получил тумака, как от хорошего парня. Держится вроде служанки, а горда. Евангельский Мессия только давал своим Мариям мыть ноги и отирать волосами, а наш Мессия…. Где уж! Видел, как он тащил туда мортиру на вал. Он силен, как буйвол. Ему нужно мяса жареного и живого. Какое нам. Монастырь платит червонцами, а они—то настоящие,. Все проиграл. Хочешь так: ты — весь выигрыш, а я — тарантеллу. Проиграю — берусь тебя научить. Чекко, Беппо, смотрите — куры опять в саду.
Загоните их сейчас же. А еще никогда не выпускал я куру, попавшую мне в лапы. Эта пойдет в мой личный суп. Иначе мы не можем поступить. И все окончится хорошо. Кардинал—диакон поехал к его святейшеству в наилучшем настроении. Испанцы и знать не рискнут атаковать монастырь, так как ясно, что за нас встанет весь народ вокруг, во всех селах.
Ни одна капля крови не прольется. Когда все обойдется — мы отправим Кампанеллу в Рим, и там разберутся во всем. Простите, отец приор, но вы непривычно близоруки. Ведь дело не об угрозах испанцев схватить брата Томасо, не в неприятностях с ними… Если бы дело пошло на открытое восстание провинций против Испании, а стало быть и Неаполя, — я и тогда был бы спокоен сравнительно. Дела политические. Самое большее — это грозило бы разрушением наших стен и телам нашим. Но толпы поселян пьяны от языческого фанатизма.
Но в самом монастыре больше половины братий стали солнцепоклонниками. У брата Фомы сумасшедшие планы. Что вы хотите, брат Джиованни? Чтобы я выдал иезуитам Кампанеллу? Я не сделаю этого. Что сказал кардинал? Держитесь, я выхлопочу у святейшего отца бреве, который выведет вас из вашего затруднения. Кардинал—диакон полюбил брата Фому, да и святейший папа его любит. Вооруженные силы Спинелло невелики. Он не посмеет напасть на нас. Все обойдется. Отец почтеннейший, сюда идет учитель и народ, воспевающий хвалу жизнедавцу—Солнцу.
Я привез крестьян из поморских деревень. Это рыбаки, какими были первые апостолы. Мария встает. Диониссио, как же ты не сказал мне?
Есть ли у вас цветы и все, что надо? Входит шествие.
Впереди два человека несут знамена, один — красное с изображением солнца, другой — голубое с золотым крестом, другие два трубят в трубы. Дальше 7 или 8 монахов, которые поют, в руках у них подсолнечники. За ними идет Кампанелла. Сверх белой рясы доминиканца на нем оранжевый омофор, а на голове венок из роз.
В руках у него большая клетка с птицей. С церемониальными жестами поднимает над головой клетку и отворяет ее. Птица вылетает и исчезает. Я рад, что здесь оказались и другие. Рад видеть здесь святого старца настоятеля Стефано Каппанеру и ученейшего моего друга, родственную мне душу Джиованни Бильбиа и всех вас. Ибо я могу возвестить вам чудо. Какое счастье сметь возместить чудо. Приблизься, мой Диониссио, приблизься и ты, Мария. Станьте подле меня. Братья, вы уже знаете, кто я.
Как Моисей — евреям, и Нума Помпилий — Риму, и Магомет — измаильтянам, наподобие даже Иисуса Христа, благословенного, пригвожденного ко кресту и присно и во веки причтенного славой пресвятой Троице, я пришел дать вам закон, вам, калабрийцам. Конечно, дьявольская и грозная Испания и более близкий нечестивый Ирод Фердинанд Неаполитанский восхотят искоренить меня и учение мое.
О, ты, Испания, повторяющая: Христос, Христос, но нечестивая, жадная, черствая сердцем! Вот солнце, истинный наместник бога, папа небесный воздвигнет мне защиту из среды неверных, из страны восхода своего.
Видите ли вы, люди: суда и галеры и фелюки на взморье? Старый рыбак. Их видно с берега в хорошую погоду. Это турки. Но они не собираются напасть на нас.
Они сошли на берег и покупали рыбу, и платили за все. От главного корабля, на парусах которого вышит большой пурпуровый полумесяц, отчалил бриг о 16 веслах. На носу стоит в узорных шальварах и в золотом тюрбане некто, кого бог посылает мне в братья.
Он вышел на берег и приближается сюда… Не правда ли, мой Диониссио? Он близко? Вероятно, брат Фабио привел его уже сюда.
Да… Я слышу гул толпы у ворот. Быстро, как кошки, входят три негра в причудливых нарядах, 2 евнуха расстилают ковер. Сопровождаемый двумя высокими телохранителями входит Гасан Чикола в роскошном восточном наряде. Хочешь говорить со мной наедине? Ты видишь, какую честь я тебе оказал? Сам приехал, сам приехал. Я сам. Я могучий человек в могучей стране. Мигну — и отрубят человеку голову, — голову человека мне на забаву. У меня 7 дворцов, у меня ясен, не считая невольниц. Я сижу на одной подушке с падишахом, и его младший брат, красавец, зажигает нам обоим кальян.
Я одержал 9 побед на море, я сжег и пленил больше кораблей, чем сколько их у всех городов Италии вместе взятых. Но я калабриец, я калабриец! Здешний моряк. И многие тут меня знают. Попрежнему чинишь сети? Рокко, ты совсем поседел. Ну да, ну да. Я отступил от Христа. Мог ли я жить под пятой испанца?
Чикола горд, как сатана, как сам Иблис, гордейший из демонов. И вот я тут с небольшим флотом, но я могу призвать тысячу судов. Непобедимую армаду. Я здесь потому, что, видишь ли, монашек, меня тянет сюда к этим скалам и снегам, отражающимся в море… Эта страна будет свободной, или умри душа Чикола! И твои монашки приехали мне сказать, что ты поднял восстание и вооружил Стило, что испанцы попрятались, как крысы, и рыбаки похватали старое оружие.
Держись, Томасо. Я полечу отсюда, как орел морской, и вернусь, как мысль о мести; они не успеют еще послать сюда силу из Неаполя. Пойдем говорить с тобой наедине. Пойдем говорить на счастье мое. Брат Чикола, брат о солнце, я пойду говорить с тобой, но вот омраченные лица кругом: они думают, праведные монахи и старцы преподобные, и все эти простые сердца; не вырывает ли из когтей Испании, дабы предать в пасть турка?
Гасан Чикола, калабрийское сердце: поклянись этой родиной нашей, землею, цветущею душистыми травами и теми горами, подпирающими самое небо и могилами отцов наших, что ты поможешь нам освободиться и оставишь нас свободными!
Фома, вождь моих братьев! Клянусь нашей землей и святой утробой ее ah, che l—sange mi si bruccia! Allah al mehem mehe! Да я ли порабощу Калабрию?
Я ли не обижу Италию мою? А в сердце моем Италия на троне, в сердце моем Турция целует ей ножки. Идем, брат. Вы же все, да не сомневается сердце ваше. Я веду вас дорогою верной, пастырь добрый.
Расходитесь в мире и ждите. Широким жестом благословляет их, обнимает Чикола и уходит с ним. Все расходятся. Остается Стефано Каппанера, Джиованни Бильбиа и три доминиканца. Не смущены ли вы, отцы и братья? Не смущены ли, наконец? Мое сердце волнует не союз с султаном, а союз с Магометом. Исчадие лжепророка в стенах святых. Губил тела Фома, губит и души. Да простит мне св. Доминик, но я должен, наконец, сказать тебе, отче честный, ты слаб, ты слаб. Своим красноречием и решимостью в действиях, громовым голосом и огненными глазами брат Фома околдовал половину братии, ошеломил нас, обезволил настоятеля, прельстил кардинала.
Обнаглел ты, юноша. Поведение твое — лучшее доказательство козни демона в этом деле. Как осмеливаешься говорить со старцами? Я ненавижу вас. Вот пришел некто, кто преобразит мир, и вы хотите погубить его в самых стенах монастыря, ставшего оплотом спасения. У нас в чистых сердцах загорелось солнце. Отроки стали мужами. А у вас, болотных, мудрые старцы обращаются в суетных и трусливых баб.
Но знайте, мы — зелоты. Мы будем биться под знаменем солнца. Изменники падут от нашей руки. Как огорчен дух мой. Пойдемте ко мне, братья. Соберемте старцев.
Посоветуемся еще и еще. Молодой брат, лучшее, что вы можете сделать — истребить нас и даровать нам венцы мучеников. Но ты ошибаешься, видя в нас врагов. Мы любим брата Фому и больше думаем о душе его, чем о своих душах. Диониссио садится у колодца. На сцене никого, кроме сторожа, стоящего у мортиры, который тихо.
Через пару минут входит Мария с большим глиняным сосудом и приближается к колодцу за водой. Привет тебе, братец милый. Жарко и надо принести холодной воды брату Фоме… Они громко беседуют в келье с турком. Но я подарил больше. Подарить себя легко. Мария, я давно подарил себя учителю. Но, Мария, если бы ты знала, как я любил тебя с каждым днем, с каждым часом все больше. Все минуты мои во сне и наяву полны были тобой. Дуновение концов платья твоего казалось мне дыханием духа святого.
Если взглядывала ты на меня — сердце останавливалось. Если случайно прикасался к тебе — боялся упасть в изнеможении. Куда ни шел, что ни делал: Мария. О сны мои! Но я запретил себе любить тебя, Мария, ибо Сильный, и Благой, и Мудрый положил на тебя руки.
Я пригвоздил мое сердце к кресту. И вырвал исток моих слез. Ох, много принес я в дар учителю. Не буди умирающего эрота. Пусть умирает тихо. Не искушай, девушка. Вот он идет сюда радостный. Он ищет нас, друзей своих. Но я уйду сейчас, ибо несколько смутен я. Побудь с ним. Счастье дает ему силы. Кампанелла подходя к Марии. Что, Мария? Что, дорогая? Растет благословенное дело свободы. Если мы продержимся всего дней 20 — флот Чикола будет здесь и родится великая держава Солнца.
Кампанелла садясь около нее. А я—то. Я крылат. Поистине, — захоти я, — полетел бы к солнцу. Силу чувствую в себе нечеловеческую. Мария, полдень мира наступает. Я — дух полуденный. Мария, солнце — отец мой, как бог супранатуральный был отцом Иисуса. Не бойся ничего и знай: царство солнца берется насилием. Нам предстоит большая борьба.
Посещение турка наполнило душу мою веселием. Сегодня у нас должен быть праздник. Но я не хочу собирать братьев и крестьян, чтобы они пели я играли на инструментах. Я хочу отпраздновать мой праздник с тобою, Мария.
Если могу послужить тебе — прикажи. Если могу принести радость тебе — это счастье мое. Если могу страдать за тебя — это веселье мое. Если умру за тебя, брат Фома — это венец мой.
Откуда ты такая? О, крестьянство Калабрии и крестьянство всей земли! Чего не таится в тебе! О, женщина! Как мало знают тебя, как не ценят сокровище, данное мужчине в подруги.
Для меня теперь в этом слове звучит что—то несказанное: пышное, царственное, сладостное. Вступаю в полдень мой. В полдень солнце жгуче ласкает подругу свою — природу… Мария — прекрасна ты. Мы с тобой, как солнце и природа. Как вьются твои волосы, какой сильный сок завивает их, как побеги винограда, и солнце золотит их отливами, радующими взор. Как дышат волосы твои, как цветок плетения кос твоих. Когда касаюсь их рукой — нежится ладонь моя. Когда касаюсь губами — пью шелковую нежную струю.
А лоб твой и брови твои: великий архитектор не построит так: циркуль божий из золотых лучей соразмерил здесь все; под темными арками, подобными крыльям орла, горит дивный свет. Мария, в глазах твоих солнце целует сына своего: жизненный огонь, живущий в крови твоей. Трепещут твои ноздри, как у нетерпеливого коня, и щеки твои рдеют, словно кровь ищет, где показать миру пурпур свой.
О ткань, краше, чище, пушистее, румянее персика, и теплота и свежесть. Когда губы касаются щеки твоей — они замирают в блаженстве. Но не надолго, ищут они большего, пронзенного страстью и дрожью живого взаимного и находят пир, уносящий за пределы — в единении о губами твоими. Шепчу тебе слова, пою песню песней. Хотел бы красками рисовать эти лепестки и жемчуга.
О, красками, и музыкой, и ароматами хочу петь тебе песню песней, ибо ты — Суламифь. Встань, женщина, пойдем, пойдем со мною. Торжество… Тишина. Пойдем со мною, женщина. В этот час я полон, разорвется сердце в трубном крике. Это счастье. Обнимает ее и они медленно уходят. С другой стороны сзади входит Бильбиа, останавливается посредине сцены и смотрит перед собой.
Тень моя… Прямо предо мною. Еще худее и сутулее, чем я сам. Ну, тень моя? О чем ты киваешь мне? Да, нельзя терпеть. Бог повелевает. Да, поскорее на север.
