Вановы ивановы 5 сезон
Россия и русские в мировой истории. Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве. Девочка, которую он знал с пятилетнего возраста, которую носил на руках, — ей ли стать его женою, занять место ее матери? В уже не раз цитированном нами позднем дневнике выразительный ее портрет оставил М. И самопожертвование, и требовательность, и смирение, и обидчивость, и благодарность за малейшее внимание — все соединялось в образ для других смешной мироносицы»
I, Кажется, картинка эта идеализирована. Но денег и на самом деле было немало. После смерти матери брат Зиновьевой—Аннибал отправил ей и отцу отчет о вскрытом завещании: в нем значилась 31 тысяча рублей на содержание больницы, 15 тысяч — на помощь нуждающимся крестьянам, 5 тысяч и тысяча годовой пенсии разным помощницам, и только после этого оставшееся имущество было завещано сыну, дочери и детям еще одной дочери, покойной.
Вряд ли эти доли могли быть менее, чем то, что ушло на общественные нужды Мы застаем родителей Зиновьевой—Аннибал уже в те годы, когда они были слабы и очень больны. Мать жила почти все время в родовом Копорье под Петербургом, отец — под Женевой. Утверждение Л. Ивановой о том, что он был отправлен туда по инициативе Зиновьевой—Аннибал, когда они все вместе уже жили в Женеве, — неверно. Он поселился в Аире еще до того, как началась переписка.
До года семейные свидания были весьма нерегулярными, и только после покупки виллы Жава на рубеже и гг. Но, в общем, нам приходилось бы гадать об отношениях Зиновьевой—Аннибал к отцу, если бы не сохранилось ее письмо, обращенное к детям, с которого мы и начнем повествование о ее истинной жизни. Я родилась в году. Отец мало интересовался семьею, много кутил, бросал мать и в году был взят под опеку и до сих пор живет в Швейцарии на своей даче. Мать моя, религиозная глубоко и искренно женщина, наивная в жизни, но с твердыми воззрениями, солидарными со взглядами ее круга и с обычною житейскою моралью.
Мое детство протекло в детской и учебной довольно одиноко. Товарищем игр моих был мой младший брат. Мать я видела редко, в жизни семьи участия почти не принимала. Характер у меня был вспыльчивый и самолюбие сильно развито, поэтому я много воевала с воспитательницами. Приемы воспитания моего становились все строже и строже, а самолюбие и упрямство мое развивалось не по дням, а по часам, поэтому я вечно вертелась в порочном круге наказаний и капризов, отравивших мне вконец всё детство.
К ти годам я была уже настолько невыносимо капризна, а наказания усилились и участились до таких невероятных размеров, что родные решили позвать докторов и с их совета отправить меня на несколько лет за границу в немецкую школу.
Мать разузнала о строгом, религиозном пансионе немецких «сестёр», куда меня и отправили после оскорбительного и унизительного совещания о моих капризах с докторами при всей семье. Этим закончился первый невеселый период моего детства и начался другой, более серьезный и более грустный.
Впрочем, с подругами я ладила, пыталась ладить и с воспитательницами после первой неудачи, поразившей меня в глубину души. Много раз, тем не менее, мучимая тоскою по дому и родине и чувствами, мне самой непонятными, я рыдала целыми ночами и не раз пробиралась к окну и глядела с высоты с замирающим сердцем, мечтая о том, чтобы броситься вниз и умереть.
Учение было из рук вон плохое, так что ум мой не находил себе пищи и воображение уходило на шалости и задор. Я была очень наивною девушкою, ни о чем серьезно не думавшею, и отдалась всей душой деревенским удовольствиям летом и выходам зимою. Последние, впрочем, мало увлекали меня. На следующую зиму, т. Но весною я захворала корью, и болезнь внезапно открыла уму и сердцу новые горизонты. Несколько недель я имела возможность думать, и когда болезнь прошла, я встала иным человеком. Всё, что годами ложилось почти бессознательными впечатлениями, вдруг стало принимать более ясную форму, выплывали наружу вопросы и сомнения, залегла в глубине души какая—то тревога, с этого времени уже не дававшая мне покоя.
Я стала думать о бедности и богатстве, о разнице положения, и, смутно чуя несправедливость в жизни, окружавшей меня, я принялась искать разгадку своим сомнениям.
Где было искать? У младшего брата был гувернер—студент, в деревенской школе был учитель, у них обоих были книги, которых я прежде никогда не видала.
Рассказы этих людей о жизни интеллигентной молодежи, о их стремлениях помочь народу, об девушках, учащихся на курсах и готовящих себя на служение тому же народу, которому они считали себя обязанными всем, что имели. Весь свет казался мне иным, и душа наполнилась сознательным стыдом за свою барскую, сытую жизнь. Я стала рваться на работу, на курсы, но мать моя воспротивилась, и здесь пришлось столкнуться двум сильным и цельным натурам, убежденная каждая в своей нравственной правоте и в невозможности из принципа уступить в своих требованиях.
Мать требовала слова моего в том, что я откажусь читать книги, не прошедшие через ее цензуру, я же требовала, чтобы меня или пустили на курсы, чтобы учиться и видеть людей иного круга, или позволили взять место учительницы и самой зарабатывать свой хлеб.
Наши воззрения с матерью были так далеки друг от друга, натуры так сильны, убеждения тверды, а характеры вспыльчивы, что семейная жизнь для нас обеих сделалась адом. Выдумав себе какую—то сухую, теоретичную любовь к нему, я решила выйти замуж фиктивно за его товарища и бежать с ним за границу. Впрочем, этот план был очень незакончен и необдуман. Я была слишком неопытна и теоретична, он слишком слабохарактерен, да, вероятно, и пошл, чтобы серьезно взглянуть на свою роль.
Я сознавала, что доставляю сильные страдания этой глупенькой, но несчастной женщине, отнимая в будущем у нее мужа, и я утешала себя только тем, что делаю это не из личной страсти, не из эгоизма, а спокойно и логически, с математической прямолинейностью молодости обсудив положения.
Известные избитые, общие и часто столь жестоко—несправедливые доказательства моей правоты и невозможности поступить иначе давали мне непоколебимую решительность исполнить до конца свой план. И я шла на то, чтобы разбить сердце этой жалкой мне и неповинной женщины, чтобы истязать свою благородную и горяче любимую мать, шла неуклонно, с мужеством отчаянной решимости, шла, заглушая и задавляя всеми силами ничем не заглушимые терзания своего сердца.
Оно болело, оно изнывало от ломки всего существа моего, проходившей во мне. Что мое «я», мои страдания, мое сердце, о Боже, в конце концев моя жизнь дома — перед великою, безмерною глубиною народного горя?
И я, не находя прямых путей, обманывала мать и близких для того, чтобы хитростью победить силу, сокрушавшую меня и обращавшую сознательную и полезную женщину—работницу в светскую, праздную дармоедку.
Но помощник и сообщник мой не только не оказался способным пробудить во мне сильного чувства к себе, но и сам настолько мало дорожил и мною и нашим общим делом, что затянул развязку слишком долго. Все намерения мои были открыты и меня, покрывая незаслуженным позором, оскорбляя морем пошлости, столь чуждым моей гордой и девственной души, перехватили, окружили домашним конвоем и, в буквальном смысле пленницей, повезли в Крым. Моего сообщника пытались сослать административно, чем, конечно, повредили и мне в глазах полиции.
Дети мои, надеюсь всею душею, что вы избежите тех унижений, того презрения… Кое—какие дополнения не очень значительные читатель найдет в двух других письмах, которые Зиновьева—Аннибал писала для троих своих детей. Но документ из Римского архива дает нам наиболее точные хронологические указания: германские школы длились с по год, потом последовал сравнительно краткий период увлечения светской жизнью, а в конце и начале г. Датировать ее позволяет не только это письмо, но и чрезвычайно любопытный документ, сохранившийся в московском архиве Иванова, — письмо известного философа К.
Кавелина к Зиновьевой—Аннибал, написанное им за полтора месяца до смерти. Мы не знаем подробностей отношений Кавелина и семейства Зиновьевых, но невозможно себе представить, чтобы летняя девушка исповедовалась бы перед чуждым человеком. К сожалению, письмо Зиновьевой—Аннибал нам неизвестно, но по ответу довольно легко представить его содержание.
Оно полагает на меня нравственную обязанность, не отделываясь общими местами и уклончивыми фразами, высказать Вам прямо и откровенно то, что я думаю о Вашем положении и о том, что Вам делать, чтоб из него выйти. Мне это тем легче, что я сам в молодости находился точно в таком же положении, так же страстно, как Вы, отдавался идеалам общего блага, так же, как Вы, вырывался или, если хотите, выбивался из обстановки, которая не давала полету моих стремлений той свободы, о какой я мечтал.
Теперь я старик; но обращаясь к прошлому, я нахожу, что и теперь остался таким же, каким был, с тою же непреклонною верою в идеалы общего блага и горячностью в их преследовании; вся разница только в приемах, в оценке своих сил, в отношении к той среде, во взгляде на свои и ее права на существование.
Разбирая себя, свои взгляды и стремления теперь и сравнивая их с теми, какими я жил около полустолетия тому назад, я не чувствую ни нравственной усталости или надорванности, ничего похожего на презрительное или насмешливое отношение к тому, что мне было дорого и свято в молодости, чем я тогда жил и дышал полною грудью. Я теперь тот же, чем был тогда, и в то же время совсем другой.
В чем же разница и откуда она, чем ее объяснить? Вы сбирались бежать с любимым, сочувственным Вам по мыслям и убеждениям человеком, — мужем и отцом семейства — в Швейцарию. Какое счастие, что это Вам не удалось, что Вам помешали!
За чем бежать в Швейцарию? Разве там разрешены все социальные вопросы, правда, справедливость и счастие людей разве там осуществились уже на деле? Что Вам там делать? Изучать социальные вопросы? Но ведь это Вы можете так же хорошо и основательно делать и здесь, даже лучше, потому что применение великодушных задач, которые Вы носите в Вашем сердце, ближе Вам в среде, Вам знакомой и близкой, чем в той, которую Вам пришлось бы еще долго и пристально изучать.
Вы говорите, что любите человека, с которым хотели оставить родину. По горячему сочувствию к его стремлениям и задачам, которое Вас с ним связывает, Вы заключаете, что его любите.
Допросите хорошенько свое сердце — не обманываете ли Вы себя? Ведь Ваша ставка — пан или пропал. Вы ставите на карту все, всю свою жизнь, и играете втемную, причем шансов выиграть один, а шансов проиграться в пух и прах — Признаюсь Вам: я на месте человека, которого Вы любите или думаете, что любите, ни за что на свете не принял бы от Вас такой жертвы, и то, что он готов ее от Вас принять, дает мне невыгодное понятие не только о его нравственном характере, но и о роде чувств, которые он к Вам питает.
Я бывал несколько раз в жизни, еще очень юным, в подобных положениях, и никогда, ни разу не принимал подобных жертв, не только от молодых, неопытных девушек, но и от замужних женщин, любимых мужьями и счастливых в своей домашней обстановке. Растоптать ногами чужой душевный мир, пользуясь увлечением, страстью, слабостью, — что же может быть позорнее и отвратительнее подобного преступления!
Счастливая звезда меня от него избавила. Его я никогда не совершил. Вы говорите, что любимый Вами человек несчастлив в своем браке, что его жена его недостойна.
Но почем Вы это знаете? Ведь для определения счастливого и несчастливого супружества нет никаких внешних, оказательных признаков. Ни красота и грация, ни ум, ни талант, ни материальное благосостояние и бедность, ни характер, ни даже добродетельность и порочность — ничто в мире не дает возможность заключать, что брак счастлив или несчастлив. Стало быть, вы судите по тому, что Вам кажется по отзывам самого любимого человека. Что касается до личных впечатлений, то поверьте моей долголетней опытности — они относительно супружеских отношений чрезвычайно обманчивы.
Сколько мне случалось видеть браков, с виду очень неладных; а на самом деле оказывалось, что супруги не могут жить друг без друга и срослись в один неразрывный союз. Не верьте и дурным отзывам супругов друг о друге: часто, слишком часто они не более как самообман под влиянием минутной ссоры, которая завтра же забывается.
Как там ни рассуждайте, но если свет, общество, люди смотрят на связь девушки с кем бы то ни было, а тем более с женатым и семейным человеком как на позор и клеймо для ее семьи, то Вы не можете претендовать на то, что Ваша мать, сестра, братья и родные с страхом и ужасом смотрят на Ваши намерения и делают все возможное, чтоб они не исполнились. Вы жалуетесь горько на то, что Ваша матушка стесняет выбор Ваших чтений.
Я знаю Ваше семейство очень давно и сужу о Софье Александровне не по личным впечатлениям, а по ее делам и по отзывам копорских и соседних крестьян. Она делает массу добра и заботится о крестьянах и крестьянских детях как мать, больше иной матери. Вам, до последнего времени, она никогда не отказывала в средствах образоваться, как того требует наше время и как Вы сами желали. Но Вы не вправе, не можете и не должны требовать от нее, чтобы она смотрела на все Вашими глазами.
Ваше последнее решение привело ее в ужас, и этому нечего удивляться: я к Вам по образу мыслей стою ближе, чем Ваша матушка, но и я не нахожу возможным сочувствовать Вам в Ваших последних решениях. Вы спрашиваете, что Вам делать, что начать, как разобраться в хаосе? Вас глубоко оскорбляет, что честность и чистота Ваших помыслов и намерений заподозрены и не признаются Вашими близкими. Мне кажется, Вы тотчас же сами, без всякого совета, проложите себе путь ко всему лучшему, когда этого сами серьезно захотите.
Какое широкое и плодотворное поле деятельности для общего блага и на пользу народных масс! Она выучит Вас владеть собой, своими мыслями, чувствами и поступками — первой и благодатной целью для каждого человека в жизни.
Вы молоды, начинаете жить, и наладиться в хорошую колею, при некотором усилии, Вам не будет трудно. Ваши порывания и стремления, внушенные благородным сердцем и чистыми помыслами, войдут в правильную колею и выиграют в глубине и энергии.
Помните, что истинная сила всегда спокойна. Раз что Вы так наладите Вашу жизнь и деятельность — теперешние недоразумения, диссонансы и страдания скоро исчезнут и забудутся всеми, кому Вы близки и дороги.
Сами Вы будете вспоминать об них как об ошибках мысли и благословлять судьбу, которая помешала Вам осуществить их в поступках, после которых уже нет возврата. Вы требовали от меня откровенного и сердечного отзыва на Ваши страдания, сомнения и вопросы. Верьте, что я положил всю душу в этот длинный ответ, не кривя ею ни перед Вами и ни перед кем. Пишу только то, что думаю в самых затаенных уголках моего сознания, исполняя нравственную обязанность, долг совести перед Вами.
Будет мой ответ Вам по душе — последуйте моему совету, поборите себя. Не будет по душе — делайте как знаете, но не пеняйте ни на кого, если погибнете безвозвратно для себя и для других, жертвою самых горестных иллюзий. Перед Вами две дороги. Выбирайте любую, но знайте наперед и помните, куда каждая ведет. Сравним с этой картиной описание О. Однако из приведенных цитат совершенно очевидно, что ни в 17, ни в 18 лет со своим будущим мужем она даже не была знакома. Первые достоверные свидетельства о занятиях с К.
Шварсалоном относятся к весне года В сентябре г. Шварсалон просил руки Зиновьевой—Аннибал и получил согласие, о чем писал ее отцу, уже и тогда жившему в Женеве, в характерных выражениях: «Ваша дочь сделала мне честь, приняв мое предложение — быть другом ее, и согласившись выйти со мной в жизнь, на которую она смотрит строго и серьезно, как на поприще труда и любви на пользу родного народа» Все вынесли от его чудной службы впечатление поистине торжественного и вдохновенного настроения» Константин Семенович Шварсалон «из Евреев», как отметит Иванов , сын унтер—офицера, был старше своей ученицы на 9 лет родился в г.
Среди прочих мест его службы — Павловский институт, женские гимназии Гедда и Таганцевой, Псковская гимназия К г. Дата его смерти нам неизвестна, хотя можно предположить, что он умер между и годами Следом его научных занятий является статья «Итальянские исторические документы о России» О без малого семи годах семейной жизни Шварсалонов мы знаем немного.
Однако, кажется, и этого довольно, чтобы опровергнуть еще одну семейную легенду. Фанатические подпольщики, с нею работавшие, сочли такой поступок неприличным вызовом, революцией против революции» I, 21— Никаких положительных сведений о революционаризме молодой женщины семейная переписка не дает.
Скорее наоборот. Вот, например, как описывает К. Шварсалон жизнь начала года: «Теперь у нас взята лишняя прислуга и Лидя имеет возможность отдохнуть.
Хозяйство наше так устроилось, что кроме удовольствия и спокойствия — иметь свое прекрасное молоко, теперь свои яйца, — и некоторой, пожалуй, выгоды при этом, ничего другого это хозяйство не причиняет. Держать одну корову, как Вы знаете, неудобно: останешься как раз без молока; а от двух его слишком много и поневоле приходится продавать. У него печень не в порядке и прописано молочное питание, а доставать в Петербурге добросовестного молока мудреное дело: если не подливают, то корм коров нездоровый.
К сожалению, у нас не нашлось более для Лескова. Из этого письма, как из ряда других, можно себе представить, что усилия Зиновьевой—Аннибал были направлены в первую очередь на то, чтобы жить самой и приучать детей к естественной жизни и физическому труду, возможно даже, что к некоторому опрощению. Но от этого еще очень далеко до участия в революционном движении.
Это ставит под сомнение рассказы и про конспиративную квартиру, а тем более про подпольную типографию. К тому же при такой степени привязанности к полуподпольной деятельности странным выглядит постоянное отсутствие в городе и обращенные к самым различным людям приглашения погостить длительное время.
Мы обладаем и новыми данными о расставании супругов. Мотивы разрыва и разъезда выясняются из подробного рассказа Иванова своей первой жене см. Однако время этих событий, немаловажное для понимания дальнейшей судьбы и Зиновьевой—Аннибал и Иванова, нуждается в уточнении. По рассказу О. Дешарт, это вряд ли могло произойти позднее года: «…она возмутилась, забрала детей и уехала за границу. Лидия с детьми проводила во Флоренции» I, На самом деле лето г. Зиновьева—Аннибал проводила в Петербурге и на Карельском перешейке, а в Италии был ее муж Зиновьеву: «Письма, полученные мною в Генуе от Лиди, были такого содержания, так неожиданны и вследствие моего переезда из города в город за последнюю неделю так залежались на почте в ожидании меня, что мне представилась решительная необходимость немедленно ехать прямо в Петербург.
Вы знаете, как можно встревожиться из—за писем, когда вдали от семьи и зная Лидюшу, ее темперамент и непрактичность. Хуже всего то, что ничего определенного в письмах не было, а между тем ясно было, что Лидя ждет меня немедленно. Можно было подумать, что из—за каких—нибудь 50 или 70 р. И все это к определенному сроку надо было исполнить, с записью в книгу и т.
Кроме того, Лидя имела большие нравственные огорчения из—за своего доверия к людям и бесконечной любви к каждому. Противно говорить об этом. Прискакал я в Петербург в субботу утром и застал Лидю в городе. Устроится, Бог даст, все своим порядком. А несколько позже, 16 сентября, ему же написала и дочь: «Дорогой Папочка, приходится сообщить тебе печальную весть о себе, которую до сих пор умалчивала из желания поберечь тебя.
Дело в том, что я разошлась с мужем и теперь хлопочу о выдаче мне отдельного вида на жительство и права самостоятельно воспитывать своих детей. Не стану объяснять тебе подробностей дела, чтобы не волновать напрасно тебя и себя. Суть в том, что в Июле я узнала о его измене и написала ему тотчас, что разойдусь с ним.
Он моментально полетел домой, написав тебе лживое письмо. По приезде сюда ему удалось подействовать на мою мягкосердечность, и я одно время надеялась на возможность поправить дело, почему и решилась в письме к тебе из Финляндии сделать приписку и тем поддержать обман, ради твоего спокойствия.
Но очень скоро последовали такие разоблачения, которые заставили меня употребить все меры для скорейшего и полнейшего разрыва с ним. Дело уже совершенно непоправимо» Конец и первая половина года проходят в хлопотах об устраивающих Зиновьеву—Аннибал условиях раздельного житья, а 28 апреля она пишет отцу: «Я давно не писала вам, так как была в путешествии и не могла сообщить ничего определенного и ничего приятного. Поехала я в Тверскую губернию и в Москву, чтобы повидать своих друзей, посмотреть вторую нашу столицу, которую, в сущности, никогда не видала.
Но, к сожалению, и в этот раз мои намерения разбились в прах вследствие отвратительного настроения. В Осташкове я всё время скучала, потому что воздух там очень хороший, и я всё думала о детях в городе и представляла себе их в деревне на воле. В Москве же на меня напала такая вялость и апатия, что я или сидела со своею подругою, или плакала и мечтала о доме своем и о детях. Несмотря на лучшие намерения, не имела сил сходить в галерею Третьякова, не видела храма Спасителя, не была в Кремле.
Самое интересное я пережила в опере в Большом Театре. Не говоря о прелестной музыке, роскошной постановке и недурных исполнителях, было интересно и приятно видеть непосредственный, сердечный взрыв симпатии и благодарности со стороны публики любимому и уважаемому артисту. Пробыла вне дома всего 10 дней и третьего дня с радостью вернулась к своим. Дело в том, что осенью мне пришлось бы ехать совсем одной, а теперь в Июне предполагают ехать двое моих хороших друзей, с которыми я побродила бы по горам и проехала бы в Италию, а затем приехала бы в Женеву и пожила бы у тебя.
Именно в этом путешествии, а не летом года она знакомится с Ивановым, о чем повествуют письма, представленные нами в «Интродукции». Меж тем дело о разъезде с мужем постепенно превращалось в дело о разводе. Нам трудно быть здесь на чьей—либо стороне, но поскольку публикуемая переписка представляет лишь одну точку зрения, нам следует сказать и о том, что, по всей видимости, К.
Шварсалон вовсе не был таким чудовищем, каким его все время пытается представить Зиновьева—Аннибал. Он сразу взял вину на себя, отказался во всяком случае, на первых порах от каких бы то ни было материальных претензий и настаивал лишь на том, чтобы ему разрешалось видеться с детьми, — условие вполне естественное.
Обо всех остальных его злодействах мы узнаем исключительно из писем Зиновьевой—Аннибал или ее родных. Достаточно вспомнить, например, историю про толстого блондина, появившегося в Париже летом года, который вверг в панику всех взрослых членов семьи, хотя его даже никто не видел.
Подумай, какое же право я имею уменьшать наследство моих детей на 50 тысяч! Ведь еще меньше права имею я не выплатить в общий капитал деньги эти из моего капитала, когда я его получу. Что же касается необходимости выдавать эти деньги Шварсалону ради успеха дела, я уже много писала и Саше, и адвокату, и Владимиру Эдуардовичу. Можно представить себе состояние молодой женщины, матери троих детей, практически моментально оказавшейся перед лицом разрушенной семейной жизни.
Для обретения какой—то новой перспективы ей было необходимо найти новую опору, — и она нашлась конечно, помимо воспитания детей в искусстве. Она знает, где найти участие и любовь, но очень довольна своими друзьями, большею частью людей, которые интеллигентны, а это она ценит больше всего. Ничего невозможно сделать для нее. И несколько позже, 29 января г. Поэтому она не оставит Петербурга, пока ее учительница там. Многие годы она интересуется и держится совсем иной сферы, чем наша, но теперь, когда нет около нее недобросовестного Г-на Шварсалона, всегда старавшегося вредить семье в ее глазах, она в хороших и ласковых отношениях с братом и Лизой.
В Копорье она ни за что не приедет, а отдалась музыке со страстью» О пении Зиновьевой—Аннибал также складывались легенды. Самую художественную запечатлел поздний дневник М. А вот как ту же легенду передала Л.
Иванова: «У мамы был прекрасный голос. По настоянию отца она стала его развивать, и когда была еще в Париже, брала уроки у знаменитой певицы Полины Виардо, которой тогда было за Читатель нашей книги сможет и сам собрать информацию о занятиях Зиновьевой—Аннибал пением, но на всякий случай приведем ее в сжатом виде. Она решила стать певицей лишь осенью года, после разъезда с мужем, некоторое время спустя взяла учительницу. Лето года прошло без каких бы то ни было занятий, осенью г.
Ни тени сомнения в том, что она этого достойна, у нее не возникает. Только когда П. Виардо, несколько уроков у которой Зиновьева—Аннибал действительно взяла, сказала ей, что ничего нельзя сделать, время упущено, она согласилась продолжать петь лишь на домашних вечерах и в любительских концертах. Отчасти такого же рода была и история с ее романом «Пламенники», который писался с налету, неоднократно переделывался, даже был частично набран.
Всякий человек, причастный к литературе, который получал текст «Пламенников» кроме мужа автора , испытывал едва ли не мистический ужас и при всем желании угодить Иванову отказывался уронить марку своего издания. Так было с Мережковским 48 , так было и с Брюсовым. Роман этот до сих пор не издан многочисленные и неразобранные рукописи хранятся в Римском архиве Вячеслава Иванова , потому свое собственное суждение мы отложим до публикации, но подчеркнем единодушие с ним знакомившихся.
Однако само стремление молодой и, сколько можно судить по сохранившимся фотографиям, привлекательной женщины вырваться за пределы семейной жизни, особенно ее трагической стороны, в творчество должно было вызывать интерес у мужчин, и это чувствуется уже по самым первым рассказам Иванова о знакомстве с нею.
И в том, что его увлечение было истинно сильным, у нас нет никаких оснований сомневаться. Потом начинается моя любовь к Лидии Димитриевне. Мы думали с ней, что это у нас темное, демоническое влечение, а оказалось, что это истинная была любовь. Уже потом, после мы это узнали. Теперь я это воспринимаю как убийство, ибо жизнь Дмитриевской оказалась совершенно разбитой, а дочь наша сошла с ума» История первых девяти лет этого брака с достаточной степенью полноты рассказана в письмах.
Потом они прерываются, так как супруги почти неразлучны, поэтому о последних четырех годах жизни Иванова и Зиновьевой—Аннибал следует рассказать здесь. После триумфальных лекций в Париже весной—летом года они возвращаются в Женеву и снова ведут уединенный образ жизни, но уединенный только по внешним обстоятельствам, а не по внутренней насыщенности.
Уже в сентябре этого года они отправляют в издательство «Скорпион» свои новые произведения: Иванов — сборник стихов «Прозрачность», Зиновьева—Аннибал — драму «Кольца». Вообще работа Иванова в это время отличается невиданной для него интенсивностью: после «Прозрачности» он готовит к печати в журнале «Новый путь» свои парижские лекции, что было не так легко, ибо предварительные черновики требовали существенной доработки, а параллельно с этим пишет трагедию «Тантал», законченную уже в г.
При известном его кунктаторстве такая стремительность выглядит уникальной. Зиновьева—Аннибал работала меньше: в январе г. Чеботаревской: «Потеряла ребенка в конце третьего месяца. Была операция, была долгая слабость, еще длится даже последняя, хотя силы прибывают теперь быстро» Тем не менее она успела написать цикл стихотворений в прозе «Тени сна», которые Брюсов, судя по всему, печатать не хотел настолько, что ссылался на потерю рукописи, которую автору в итоге пришлось восстанавливать В ноябре Иванов получил от Брюсова приглашение сотрудничать во вновь организуемом журнале «Весы» и уже с третьего номера начал там активно печататься.
Но особенно действенным стало его сотрудничество после того, как они с Зиновьевой—Аннибал провели весной и летом 4 месяца в Москве, интенсивно общаясь с Брюсовым, Бальмонтом, С. Вернувшись в Женеву в июле г.
Волошин и М. Семенов и по привлечению новых сотрудников. Замятниной и Ф. Остроги, велись переговоры с С. Котляревским, планировалось участие С. Впрочем, из этого получилось не так много, как ожидалось. Тем временем в сентябре г. Зиновьев, отец Лидии Дмитриевны, и длить пребывание в Женеве уже не было смысла. Ивановых удерживали только бытовые заботы, прежде всего судьбы детей. Весной г. Но параллельно с этим продолжалась и частная жизнь четы Ивановых, также наполненная массой переживаний.
Лето года было ознаменовано влюбленностью Иванова в С. Городецкого и реакцией Зиновьевой—Аннибал на это 54 , период с конца по лето г. Недоброжелательный, но внимательный и зоркий М. Кузмин в позднем своем дневнике, вспоминая «Башню», подробно описал Зиновьеву—Аннибал в это время: «К тому времени, как я познакомился с Зиновьевой, ей было года сорок два Это была крупная, громоздкая женщина с широким пятиугольным лицом, скуластым и истасканным, с негритянским ртом, огромными порами на коже, выкрашенным, как доска, в нежно—розовую краску, с огромными водянисто—белыми глазами среди грубо наведенных свинцово—пепельных синяков.
Волосы едва ли натурального льняного цвета, очень тонкие, вились кверху вокруг всей головы, делая ее похожей на голову медузы или, более точно, на голову св. Георгия Пизанелло. Лицо было трагическое и волшебное, Сивиллы и аэндорской пророчицы. Ходила она в каких—то несшитых хитонах разнообразных цветов чаще всего оранжевых, розовых, желтых, но и мальвовых, и синих, и морской воды, и жемчужных.
Но у нее было от предводительской породы уменье следить за всеми гостями, всем найти любезное и ласковое слово…» 56 Заметим даже в этом описании слова «лицо… трагическое и волшебное». У других мемуаристов, независимо от их отношения к Зиновьевой—Аннибал, описания еще более заострены в направлении противоречивости внешнего облика и внутренней его сути. Говорила она — сначала как бы нащупывая, затем — неожиданно резко. Там, где она следовала за ним на извилистых путях спекуляции, нередко состоявших на службе его страстей, она впадала в заблуждения…» 57 И почти так же у другой мемуаристки, безответно влюбленной в Иванова: «Ничего от декадентского стиля в обоих: даже небрежно разрисованное лицо Лидии Дмитриевны, бровь, криво сбегающая над огневыми синими глазами, и скованный булавками красный хитон — скорее только знак дерзания, вызова общепринятой эстетике, только наивный манифест.
Иванов и Зиновьева—Аннибал — счастливы своей внутренней полнотой, как не бывают счастливы русские люди, как не бывали тогда, в придушенными декабрьскими днями позади. Отсюда и декадентские писания, рискованность ее жизненных выходок.
Но как различны источники: у русского декадента чаще от опустошенности, от скудости крови, у нее — от разрывающего ее жизненного избытка» Здесь уже вряд ли могут быть сомнения, что не только личность Зиновьевой—Аннибал определяла эти впечатления, но и ее писания.
Выход сборника рассказов «Трагический зверинец» и повести «Тридцать три урода» оба — принес ей подлинную известность, которая слилась не только с обликом многим известной хозяйки интеллектуального салона, но и с памятью о трагически погибшей женщине.
Помимо этого она писала и другую прозу посмертно собранную лишь в г. Внешняя составляющая жизни значительно уменьшилась. После блестящего первого года «Башни» второй сезон был гораздо более скромным.
С конца ноября до января г. Зиновьева—Аннибал серьезно болела, лежала в больнице или дома в постели, что препятствовало собраниям. Потом началась история с М. Волошиной—Сабашниковой, также не способствовавшая улучшению атмосферы. Если мы не ошибаемся, то осенью г. Характерно, что две из них были посвящены «Эросу» — тому, что волновало Ивановых в это время чрезвычайно сильно. Подробная история их переживаний весны года еще должна быть написана на основании документальных материалов, сохранившихся от того времени, причем материалов не только самих Ивановых, но и Волошиных, и сторонних наблюдателей.
Сабашникова, но напряжение продолжало сохраняться, и длилось оно еще и после того, как на лето Ивановы отправились в имение тетки М. Замятниной Загорье, недалеко от известного местечка Любавичи. Только визит Сабашниковой на два или три дня в августе разрядил ситуацию, по крайней мере для Ивановых. Насколько можно судить по имеющимся письмам, август, сентябрь и первую половину октября они спокойно работали, надеясь как можно дольше использовать деревенскую жизнь, хотя Сабашникова с нетерпением ждала в Крыму их приезда туда.
Сами Ивановы то собирались приехать, то откладывали, но все разрешилось трагически неожиданно. Вспоминая события этого времени, Кузмин записывал: «…как—то в одно лето Лид. Ходила по богомольям и по больным, горела, хотела умереть» Этого желания смерти, однако, никакие известные нам документы не фиксируют, хотя среди них есть и подробные рассказы Иванова, и еще более подробные воспоминания В. Шварсалон, и письма.
Как кажется, мы должны констатировать, что эта смерть была случайной и неожиданной для всех. Но она ознаменовала начало нового этапа жизни для Иванова, — того этапа, который находится уже за пределами целей нашей публикации.
Следующие по важности персонажи переписки — дети. От брака Зиновьевой—Аннибал со Шварсалоном их было трое. Мы имеем возможность уточнить даты их рождения. Старший, Сергей, родился в имении Зиновьевых Копорье Петербургской губ. Традиционно считается, что второй ребенок, дочь Вера, ставшая третьей женой Иванова, родилась в году. Однако на самом деле это произошло годом ранее: 7 августа нового стиля, т. Зиновьева телеграммой. Жили они в то время в Италии, почтовый адрес был: Sta Margherita.
Casa Costa Шварсалон писал тестю: «Дорогой Дмитрий Васильевич! Родилась она в 10 ч. Лидюша была в саду у моря — вечер был дивный, и мы даже катались все в лодке, — так что с небольшим час были страдания. Все шло и окончилось как нельзя лучше. Л идя в прекрасном состоянии, ребенок — большой, здоровый, крепкий и горластый» О рождении младшего — сына Константина Шварсалон—старший известил тестя телеграммой от 23 июня г. Перкиярви Финляндской железной дороги: «Родился сын сегодня ночью» Это подтверждается и письмом С.
Зиновьевой к мужу от 4 июля: «Тебе писал Лидин муж, и ты знаешь, что 23 июня она родила благополучно второго сына» Значит, в тот момент, когда Зиновьева—Аннибал стала жить недалеко от Ивановых во Флоренции, осенью года, старшему сыну было 7 лет, Вере — 5, Косте — всего два года. Хотелось бы обратить внимание читателей на то, что в публикуемой переписке содержится много весьма интересных сведений о воспитании детей в конце XIX и начале XX века в высокоинтеллигентной семье.
Особенно показательны они, если мы вспомним, с каким ужасом Зиновьева—Аннибал описывала свое собственное детство с непокорностью и тяжело переносимыми наказаниями. Как смотрятся на этом фоне безжалостные наказания девятилетнего Кости в Швейцарии, вплоть до серьезных раздумий о помещении его в школу—реформаторий!
Или нередкие исступленные жалобы на несносность пятилетней Лидии! Видно, что детям нелегко давалась жизнь рядом с матерью. Да и в дальнейшем все сложилось не так, как можно было ожидать. Читатели переписки расстанутся с Сергеем, когда ему вот—вот должно исполниться 16 лет и он продолжает учиться в хорошей английской школе, куда попал еще в году.
Однако в г. Пэтон перешел в другую школу, в Манчестере, и, как можно предполагать, отношения у Сергея внутри своего учебного заведения обострились, и школу он кончал уже в Женеве, где осенью г. Его поведение и вообще отношение к жизни весьма тревожило Зиновьеву—Аннибал, да и оставаться в Женеве ему не было смысла; однако перевод в русский университет из—за разницы в образовании был затруднен, и только знакомство Иванова с ректором Дерптского Юрьевского университета помогло решить проблему.
Его портрет нарисовал М. Так, 6 декабря он сообщал отчиму: «Я тебе не рассказал во время своего приезда о том, что со мною было с Мая месяца. Я тогда в Мае влюбился в одну женщину; летом немножко переписывался; с Сентября у меня с ней связь.
Я ее очень люблю. Она летом совсем не любила; теперь — немножко. Она мне иногда помогала работать, т. Семестр этот я провел сумасшедше и отвратительно; экзаменов обещанных я сдать не могу. Я истратил много денег, и теперь у меня долги, некоторые спешные.
Дорогой Вячеслав, мне необходимо тебя видеть; я хочу говорить о себе и о ней. Может быть, ее можно вытянуть из омута? Однако со временем университет он все же закончил и в силу родственных связей мог рассчитывать на серьезную карьеру. Он служил в Кассационном департаменте Сената, в Горном департаменте Министерства финансов, но карьера не задалась. Как можно понять, на этом сказалась и скандальная история, попавшая в газеты, с пощечиной М. Кузмину 72 , и азарт игрока, проигрывавшего серьезные деньги.
С объявлением войны он ушел в действующую армию, командовал ротой. Уже в сентябре г. Известно, что в г. В биографической справке о нем Р. Последние сведения о нем — был в Курске в г. О дальнейшей судьбе второго сына, Кости, у нас сведений еще меньше. В году ему было 11 лет, и он учился в школе в Женеве. На Пасху года он вместе с Лидией и М. Замятии ной приехал в Петербург. С осени г. Гиголаев Комолов 9. Прудников Запасные Герус 4. Зайцев Панцырев Мищенко Анене Дайк Шаваев Dimas пермь А где Йовичич,Салугин?
Тоже на травмах. А Бутко, значит, надолго выбыл - а говорили,вроде будет готов. Шнапс Чайковский Чото после полуфинала и Жоры вообще не стоИт. Какое-то неправильное равнодушие. Надеюсь у команды иное настроение. Гайва Пермь Палмейрос, зонтик не забудь, седня Мамая не будет.
Мамай Александровск Ну тогда и протокол на тебя. Я там со среды должен. Sievra Пермь Гисметео на 2 часа грозу обещает И воон та туча ей в подтверждение. Holott Йошкар-Ола Сегодня будет показательная игра. Она покажет, может ли команда собраться и проявить характер после двух болезненных ударов по печени. Несколько писем Гершензона к Иванову хранится в Римском архиве В. Шлецер, вдова композитора, была в близких отношениях с семьей Шестова и в частности с Даниилом Григоровичем Балаховским, знатоком и любителем музыки, устроителем киевских концертов Скрябина в г.
Слонимского в кн. Основные его труды относятся к социальной истории Англии в средние века. В е годы Гершензон посещал его лекции в Московском ун-те и с тех пор был в дружеских отношениях и с ним, и с его женой Елизаветой Сергеевной урожд. Имя Петрушевского часто упоминается в юношеских письмах Гершензона брату см. Ютился в квартире знакомых, топя печурку своими рукописями, голодая и стоя в очередях.
Чтобы прокормить себя с матерью, уже больною и старою, мерил Москву из конца в конец, читал лекции в Пролеткульте и разных еще местах, целыми днями просиживал в Румянцовском музее, где замерзали чернила, исполняя бессмысленный заказ Театрального отдела что-то о театрах в эпоху французской революции , исписывая вороха бумаги, которые, наконец, где-то и потерял. Но именно эти годы, до отъезда за границу, отмечены для Белого очень активной культурно-общественной работой.
Дочь помещика, коллежского асессора Е. Встретилась с Шестовым в в Риме, в том же году вышла за него замуж. Шестов скрывал женитьбу от родителей, т. Подробнее см. Твоя посылка через Ара 1 пришла аккуратно и уже поделена согласно твоему письму, которое пришло раньше.
Сердечно благодарю тебя. Ты обещаешь еще прислать; итак, прошу тебя, впредь присылай врозь, без дележа, который оказался для Марии Бор[исовны] 2 и хлопотен, и неприятен вес не везде тот, надо объяснять и т. Здесь теперь каждый шаг труден, даже такая небольшая вещь.
Мне очень жаль, что единственное письмо, которое за такой долгий срок дошло до нас, опять, по твоей привычке, ничего не рассказало нам о тебе и твоей семье. Не знаю даже, все ли вы вместе, вышла ли Таня замуж 3 , чем ты занимаешься и зарабатываешь, что написал и напечатал за это время. Написать об этом было бы не менее, а более дружественно, чем посылка, потому что ведь и посылку я принимаю от тебя только потому, что нечто чувствую к тебе и следовательно прежде всего интересуюсь твоей участью.
Я читал и слышал о твоем приезде в Берлин 4 и о тяжелой истории твоей с Ев[гением] Герм[ановичем] 5 ; читал твою работу о посмертных произведениях Толстого 6. Кстати: к тебе обратится петербургский] издатель Е. Белицкий 7 «Эпоха» с просьбою написать на печ[атных] листах изложение твоих основных мыслей он хочет дать в 1 книге четыре или 5 таких статей: ты, Бердяев, Булгаков и т. Белицкий очень порядочный человек, издает всего А. Белого 8 , друг Ремизова 9 , теперь у меня купил книжку Заплатит хорошо.
Эти годы были трудные. Платят миллионов с листа, а за башмаки ребенку надо заплатить 4 милл. Я, как знаешь, не из умелых, и мы жили и живем очень скудно, а другие приспособились и процветают. Недавно я имел случай писать Лундбергу, по слухам, Переписка из двух углов читалась за границей и были даже разговоры о переиздании ее там 11 ; я просил Лундберга устроить это переиздание 12 с тем, чтобы гонорар высылался мне и Вяч.
Здесь трудно, а у вас там, кажется, тяжко и душно, в своем роде не лучше здешнего. Я занимался эти годы, по летам, далекими предметами; написал за эти два года две книжки, листов по «Ключ веры» и «Гольфстрем» 13 ; обе теперь набираются. От Ремизова получил одно письмо из Берлина, насчет его арестованных рукописей 14 , не знаю, искренно ли он пишет, что хочет скоро вернуться А Белый, кажется, действительно вернется Ты в Париже пожалуйста скажи от меня привет Алексею Толстому с женою 17 , М.
Здесь теперь отбою нет от приглашений: журналы возникают как грибы после дождя, и сборники-альманахи 20 ; но покупают только неизданное, пока, кажется, не переиздают.
Все это делается беспорядочно, поспешно, издают дребедень, а нужных книг, ни даже учебников не издают, хаос и только. Вдруг окажется, что в Москве выходит 6 театральных журналов, ненужных разумеется; вдруг выйдет на роскошной бумаге сборник дряннейших рассказов, или миниатюрное издание «Бедной Лизы» Карамзина выпущено по чудовищной цене, и т.
Передай наш дружеский привет Анне Елеазаровне и дочкам. Березовским я передал адрес и просьбу написать.
Она кланяется, и я обнимаю тебя и остаюсь. Гольденвейзера — и В. Щекотихиной — Еще с детства была знакома с М. Позднее, когда М. Однако браку мешало различие вероисповеданий. Чтобы обойти это препятствие, М. От брака родилось двое детей: сын Сергей р.
Гершензон-Чегодаевой в кн. Собрание сочинений. В ноябре он был приглашен прочесть две лекции о Достоевском. Во время этой поездки Шестов пытался выяснить положение с его книгами, которые на русском и немецком языках должно было выпустить изд. В начале века был связан с «Христианским братством борьбы» А. Белый, С. Булгаков, П. Флоренский, А. С входил в окружение Шестова см. Герцык, с. В е печатался в «Русских Ведомостях», «Речи» и «Русской мысли». В входил в группу «Скифы». Летом эмигрировал в Берлин, где основал правоэсеровское издательство «Скифы» см.
В Берлине печатался в газ. Вернулся в Россию, где выпустил кн. Арестован в феврале , через три месяца выпущен на свободу. О его берлинском периоде см. Под ред. Флейшмана, Р. Хьюза и О. Поступок Лундберга был связан с его сближением с советскими представителями в Берлине. Об уничтожении книги и последующем примирении Лундберга и Шестова см. Париж, изд. Шестов заключил договор с «Эпохой» на издание своей кн. Он берется сам издать в Берлине пару моих книг и пристроить другие в тамошних издательствах» Архив Л.
За год до этого 20 января Белый заключил договор на издание собрания сочинений с З. Гржебиным, однако оно так и не вышло, отчасти из-за отсутствия бумаги.
Получив разрешение на выезд за границу в сентябре , Белый расторг договор с Гржебиным, чтобы искать другого издателя, ср. Ловцкому: «Сегодня пришло письмо от Гершензона. Он получил посылку. Живется ему очень, видно, плохо. Он просит, если можно, издать его переписку с Вяч.
Ивановым и гонорар прислать ему и Вячеславу в виде посылки. Я написал Эфрону, но нужно узнать у Лундберга, к которому Герш. Я постараюсь ему здесь устроить посылку и, если можно, более или менее правильные посылки. Все книги маленькие и очень ходкие» ср.
Об аресте ремизовских рукописей сведений не обнаружено. Berkeley, Berkeley Slavic Specialities, , c. Крандиевской эмигрировал летом сначала в Париж, затем в Берлин. Об этом периоде его жизни и решении вернуться в СССР см. Цейтлин псевд. Амари фактически заведовал поэтическим отделом «Современных записок», после войны стал основателем «Нового журнала» в Нью-Йорке. Нью-Йорк, Изд. Чехова, , с. Даниил Григорович Балаховский — , ее муж, владелец сахарных заводов, был французским консульским представителем в Киеве.
Шестов был очень дружен с ними. Выходит в свет очень много книг, издаются альманахи и журналы различных направлений. Запретов для художественной литературы нет» А.
Это письмо повезет Лидия Алексеевна и перешлют тебе из Женевы. Не шутя: тот день, когда пришло твое письмо, был для меня праздником; из этого я понял, что очень люблю тебя а раньше не знал, только подозревал; тут впервые нащупал в себе, как орех в мешке. Потом читал его вслух Марье Бор[исовне], и мы говорили много хороших слов о тебе.
Но ты и без того упоен славой, английской и французской 1. О делах скажу прежде всего: сердечно благодарю за посылки уже посланные, но, прошу тебя, тотчас останови дальнейшую отправку их.
И теперь, при столкновении 2 посылок, я одну передам Союзу Писателей 3. Два месяца держалась температура, исхудал страшно, слабость была такова, что за все это время я ни разу не мог читать, даже беллетристику.
Лечили меня, и к теплу я оправился.
Теперь уже выхожу понемногу, но очень слаб. Обе эти книги посвящаю тебе, они давно вышли. Потом писал мало, только в теплое время; и тут я совсем ушел от русской литературы. И на многие вещи взглянул иначе; этот тяжелый опыт жизни, которого вы, в эмиграции, не вкусили, был серьезной школой. В результате я долго корпел над Ветхим Заветом, и наконец написал статью или книгу «Ключ веры».
Она печатается теперь книжкой в Петербурге. Она печатается теперь в Москве, в возродившемся изд-ве «Шиповник». Потянуло меня к истокам, в даль времен, к корням человеческого духа. Ты меня не бей за это: я нечаянно; сам не думал, а шел, куда тянуло неодолимое чувство, и только в этих занятиях находил удовлетворение.
Я и теперь люблю «историю литературы», но только отвел ей место, где ей следует быть, да и наполняю ее другим содержанием 7. Даже официально прежние 5 коп. А теперь сделался кризис: публика как-то вдруг обеднела, покупателей нет, один и другой магазины закрываются. Говорят, это оттого, что казна остановила выпуск новых денег, и стало мало денежных знаков. Теперь все надеются на Геную и возобновление заграничной торговли.
Всякая прачка знает про «Генуйскую» конференцию 8. Ты спрашиваешь о приятелях. Я с ним при встречах обмениваюсь парой слов, и только. Августине 14 ; печатает 1-й том Истории философии в России Иванов по-прежнему с дочерью и мальчиком живет в Баку 16 , читает множество лекций и пьет много вина; дочь этой зимою долго болела тифом; он изредка мне пишет, а я ему.
О Березовских я больше ничего не знаю, как только то, что сын его, когда брал у нас свою часть письма, на мой вопрос отвечал, что у них все благополучно; я сказал ему тогда, что ты просишь их написать, и дал твой адрес; да Лидия Ал[ексеевна], бывающая у Игнатовых, знает, что и Бер[езовские], и Аннушка живут хорошо.
Ты верно знаешь, что И. Игнатов умер год назад, знаешь также от Б[ориса] Ф[едоровича] 17 о смерти Т. Ее жизнь после Киева была сплошной кошмарный ужас.
Недели две назад приехала дочка Булгакова. И Е[лена] И[вановна] 19 , по словам дочери, «вошла в церковь», Федя очень исправился характером, служит, увлекся роялью и делает большие успехи. Сама Маруся цветущая девушка, и мы нашли, что и она стала гораздо серьезнее, проще, умнее. Она сразу получила здесь очень хорошую службу. Если удастся найти квартиру, то, видимо, летом все они переедут сюда.
Приезжал месяца два назад сюда на несколько дней Д. Жуковский В Крыму полный голод, они очень бедствовали, так что тут Бердяевы, мы и др. Больше не вспомню, о ком тебе написать. Цейтлина: и он послал нам посылку!
Он адреса своего не пишет, потому вложу сюда письмо к нему, и ты будь так добр, передай ему пожалуйста; вы верно встречаетесь же. Да, насчет моих дел. Видишь, что я думаю. Правда, решиться трудно, потому что по возвращении через месяцев неизвестно, застанешь ли свою квартиру в целости, как ни обеспечь ее. А я хотел бы проехать прямо в какое-нибудь тихое место на юге Германии, даже не заглядывая в Берлин, и там прожить для отдыха, не думая о заработке.
Это едва ли не утопия. Может быть, если бы я сам был в Берлине, то продал бы несколько своих старых книг и собрал бы нужные деньги; а то ведь нужно это делать чрез неизвестных людей. Ты называешь М. Кстати, Лундберг должен на днях приехать сюда; от него верно узнаю подробности о берлинских издательствах и шансы насчет моих книг.
Доверенность посылаю тебе здесь; постарайся, чтобы не продешевили при продаже. И вот моя просьба: из вырученных денег, ежели можно будет, купи и пришли нам вещи по прилагаемому списку а на свои деньги не покупай. Из твоих новых писаний я читал обе статьи о посмертных произведениях Л. Сделай одолжение, пришли мне по оттиску твоих статей.
Анне Елеазаровне передай от нас сердечный привет. Вот, ты и разочти стоимость нашей семейной жизни в пансионах, напр. Как поговорю с Лундбергом, напишу тебе насчет этих дел.
Я много, много раз скучал о тебе; у меня ведь теперь здесь никого так близкого, как ты; и при перемене моих мыслей мы были бы теперь ближе прежнего. Иногда беру с полки твою книгу и читаю час-другой. Будь здоров с твоими близкими. Обнимаю тебя сердечно и остаюсь твой. Башмаки для М. Каблук лучше не высокий.
Ежели можно, то и калоши к ним. Также доверяю ему получать в свои руки и хранить для меня деньги, которые будут мне причитаться по таковым продажам. Книги мои, которые могут быть изданы за границей, суть:. Именно ему первому пришла идея Союза Писателей, который так облегчил тогда нашу жизнь и без которого, думаю, многие писатели просто пропали бы. Многие обязаны ему многим. Paris, Fayard, , c. О них см. Барас в сб. Леман и С. Леман и СИ. Ивановым и М.
Гершензоном, так как видел в их поведении приспособление и соглашательство. Думаю сейчас, что я был не вполне справедлив, особенно относительно М. Позднее вошла в кн. II, с. Шпет выпустил в свет Очерк развития русской философии; можно лишь пожалеть, что он ограничился только 1-ой частью». Иванов с дочерью и сыном жил в Баку, где получил кафедру классической филологии в местном университете; там он напечатал кн. В Баку Иванов активно занимался преподавательской деятельностью и проблемой подготовки научных кадров для молодого ун-та, как об этом свидетельствует его письмо к Гершензону от 22 декабря «Жизнь моя занята, кроме повседневных хлопот, им же числа нет, курсами греч.
Однако, здесь жить легче чем в Москве, и тепло, и не голодно». Римский архив Иванова. О жизни Иванова в Баку и его научной деятельности см. Введение к Собр. Иванова, т. Тарту, , с. Сотрудник журн. Автор книг о Скрябине, Стравинском, Гоголе. Последняя его книга посвящена Шестову.
По окончании юридического ф-та Московского ун-та преподавал политическую экономию в Моск. В принимает священство, организует братство Св. Софии, попадает в Крым, где становится профессором Симферопольского ун-та. Токмакова , жена С. В пореволюционные годы работал в Симферополе ассистентом по кафедре гистологии и занимался переводом на немецкий яз. Жена Д. Сотрудничала в «Северных Записках» и «Весах» под псевд. О ее жизни см. Герцык; см. Susan Smernoff-Lazinger. Марк Алданов, — , историческом романисте, критике и эссеисте.
В жил в США, где вместе с М. Цейтлиным основал «Новый журнал». Затем вернулся во Францию. Основатель Московского психологического ин-та и его директор до , когда он был отстранен от преподавания из-за его «общественно-политических взглядов», «идеалистического мировоззрения и т.
Отчет В. Брюсова в кн. Челпанов был учителем Бердяева, который вспоминает о нем: «…с большим успехом читал курс по критике материализма.
Это было бы, т. Я тебе после того еще раз писал, а теперь пишу с оказией на Берлин. Письмо Алданова, о котором ты пишешь, что вкладываешь его, ты забыл вложить.
Но это неважно. Берлинские издатели теперь прямо обращаются ко мне. Наши здоровья, как я уже писал тебе, плохи, нам придется зиму провести за границей, ежели я смогу накопить денег. Я на даче под Москвой; как буду в городе, пошлю тебе мою книжку «Ключ веры», и еще 2 экз. Шлецера, которому передай пожалуйста мой привет, и для М. Ежели тебе это удобно, будь так добр, напиши Трегеру, чтобы он написал своей сестре, служащей в Москве в германском консульстве, чтобы она помогла мне, когда я приду, в получении германской визы.
Насчет сборника 4 философов 1 , который издает Е. Белицкий, хочу написать тебе. Я видел 2 статьи, которые ты прислал ему. Мне кажется, что тебе следует написать к ним предисловие ad hoc, т. Дело в том, что Бердяев я видел его статьи сам излагает свое учение в формулах, приблизительно так же сделает вероятно и Белый: они положительно излагают свои мировоззрения. Я отказался писать о себе, обо мне пишет другой, но я дам коротенькое предисловие, или пояснение.
На днях я прочитал в «Накануне» 2 статейку Лундберга об этой книжке. Он воображает: сосновый бор, здравница с некоторым комфортом, и т. Начал переписку он, и стал понуждать меня ответить ему письменно. Но он мучил меня до тех пор, пока я написал.
Потом все время он отвечал тотчас, а я тянул ответ по много дней, и он пилил меня; а мне не писалось. Оттого под его письмами всегда есть дата, а под моими нет; напишу начало, оно лежит дней, он пристает, и наконец допишу. Я это время все лежал и читал Нансена. По моему настоянию и прервали на 6-й паре; он хотел, чтобы была «книга».
Так и сдали издателю чтобы получить гроши гонорара неперечтенные черновики. Корректуру мне прислали, когда В. Ежели Б[орис] Федорович] пишет о Переписке, ему надо бы принять во внимание «Тройственный образ совершенства]», с которым мои письма теснейше связаны. Лундберг прислал мне свой «Дневник писателя» 6 , я его теперь читаю.
Очень интересно; искренняя и добрая книга. Белицкий, так и не вышел. Неизвестно, что стало со статьями, которые Шестов дал Белицкому для книги. Ключников, Г. Кирдецов, Б. Дюшен , содействовавших возвращению эмигрантов в советскую Россию.
О деятельности сменовеховцев см. Лежнева и Н. Нью-Йорк, «Серебряный век», , с. Работа в ТЕО дала занятие многим писателям. Кроме В. October — Сегодня получил твое письмо из Висбадена от 29 июля. Хожу, хожу, без ног остаюсь, а до сих пор даже еще не подал прошения: столько предварительных мытарств. Хорошо, ежели успеем выехать в конце августа. Тогда увидались бы. Будем продавать что возможно. Ты пишешь, привезти тебе книги; это всего труднее. Я и для себя не возьму книг, не знаю, разрешат ли мне взять мои нужные рукописи.
Трубецкого книгу о Соловьеве 1 постараюсь найти в лавках и не уверен, что найду и пошлю тебе по почте; тоже по почте пошлю твоей сестре Ловцкой книгу о Шмидт 2 , которую она просит. Оттиски твоих статей , какие у меня были, я послал тебе, помнится, через Зайцеву 3 , т. Теперь попробую достать у Бердяева твои оттиски и пойду на твою квартиру искать их, и что добуду, тебе пришлю. По почте просто послать, а вывезти совсем, совсем не просто. Спасибо, что ты обнадеживаешь меня насчет денег; это, конечно, главное.
Ты попал в точку: здешние врачи единогласно посылают нас именно в St. Я думаю, мы в Берлине проведем несколько дней 4 , мне нужно для зубов; там повидаюсь с Ловцкими 5 и, значит, тотчас узнаю о тебе.
Твоя сестра в твоем письме радушно приписала и сообщила свой адрес и даже телефон, чему я был очень рад. Ты так и не написал, от чего ты лечишься. Вышел уже и «Гольфстрем», которого ты скоро получишь. От Вяч. Ив[анова] с месяц назад было письмо и рассказы приехавших оттуда. Сам он как будто доволен своей жизнью, но на вид она не хороша: весь день читает лекции, по ночам много пьет с университетскими приятелями, ничего не пишет, часто болеет. Бердяевы на даче и пробудут до осени.
У них живет теперь Евг[ения] Каз[имировна] Герцык 6 , приехавшая из Крыма; а Жуковские в Симферополе, где она получает Академический паек, а он в хлебопекарне режет хлеб и за это получает 2 ф[унта] черного хлеба в день. Булгаковы теперь живут все вместе в свете и в достатке; он протоиерей и его проповеди собирают толпы народа.
Письмо задержалось, потому что я хожу за день так много, что до сих пор не попал в почтамт. Вчера я заходил на твою бывшую квартиру, видел Ал[ександра] Елеаз[аровича]. Я хотел поискать твоих оттисков , но в той комнате не было убрано. Там все благополучно, живут сытно; А. Аннушка сейчас в деревне. А я слаб, к вечеру совсем без сил. Ты о деньгах пишешь глухо , а ведь у меня в Берлине только Евгений Трубецкой.
Мамонтова, Визионерка А. Шмидт — , домашняя учительница и сотрудница нижегородских газет, стала известной своей перепиской с B. Соловьевым, с которым считала себя связанной особыми духовными узами. Отъезд задержался, и они прибыли в Берлин, по-видимому, 21 октября, когда Шестов уже вернулся в Париж. Прожив в Берлине 4 дня, Гершензоны уехали в Баденвейлер.
Эйтингона, а Г. Ницше, С. Лагерлеф, В. Джемса, А. Мюссе и др. Часто переводила в соавторстве с сестрой Аделаидой. Оставила воспоминания, где подробно описаны художественные и духовные движения начала века и даны портреты В. Иванова, Н. Бердяева, Л. Шестова, С. Булгакова, М. Волошина, М. Гершензона, о. Флоренского и многих др. О ее пребывании на даче Бердяевых летом см. Сердечно благодарю тебе за твое доброе, дружеское письмо от го.
Не писал я тебе, потому что дети, оба, были больны паратифом; лежат третью неделю, теперь поправляются.
Паспорты наши готовы, осталось получить только визы. Это здесь трудно; те деньги я накопил из последних сил, запродав дешево переиздание книги; а теперь и этого ресурса нет.
Придется продать большую часть библиотеки. Так что, когда выедем, не могу сказать: все зависит прежде всего от детей! Большая мне будет обида, ежели не увидимся.
А увидишься ты скоро с Н[иколаем] А[лександровичем] и со многими другими здешними знакомыми 1. Что будут обо мне рассказывать, не верь. Я жил эти годы замкнуто, имея свои мысли и не разуверяя охотников до сплетен. А говорили и печатали обо мне много вздора. Вот, случайно, и на сегодня пришелся такой вздор. Праздновали здесь летие артиста А. Южина 2 , ты понимаешь, как мне это безразлично.
А днем сегодня один из бывших на спектакле рассказал мне, что и Покровского там не было, а говорил от К. Меня пугают рассказы о дороговизне, наступившей в Германии. Сколько марок в месяц нам нужно в самом скромном пансионе? Напиши мне пожалуйста средние пансионные цены с человека, хотя бы в тот день, когда будешь писать; я слежу за изменением цены марки, и смогу ориентироваться. Слишком страшно в чужой стране и вдали от знакомых остаться с семьей без денег. Жаль, что ты не спросил в письме твоего знакомого в St.
Blasein, сколько он платит в пансионе; это мне помогло бы рассчитать, с помощью движения цены марки. От Ал[ександра] Елеаз[аровича] никто не приходил и не принес твоих оттисков. Была на прошлой неделе Ал[ександра] Ал[ександровна] Бах 4 , рассказала о Лидии Ал[ексеевне] и об английской поездке твоих дочерей. Она спросила у меня совета: звать ли Лидию Ал. Я откровенно ответил ей: место Л.
Они какие-то уверенные, положительные, и она среди них вянет, бледнеет. Ей нужна своя отдельная жизнь, своя атмосфера. Правда ли, что в Берлине и хлеб и мясо по карточкам, и нет ни молока, ни масла? Видаешься ли ты с Лундбергом? Он странный человек. Ив[ановым] не видели; мне неловко перед В. А книга Л. Что бы я не дал, чтобы съехаться с тобою и поговорить!
Ежели бы была возможность, я поехал бы с семьей не в St. Blasein, а в Швейцарию, и, устроив их там, поехал бы на месяца к тебе в Париж.
Мера касалась, главным образом, оппозиционно настроенной творческой интеллигенции. Было выслано более человек, в том числе цвет русской философии: Н. Бердяев, Н.
